Он стоял посреди номера и смотрел на ее суету, чуть прищурив глаза, отчего казалось, что он над ней насмехается, особенно ее умелому исполнению вскрытия шампанского без струи в соседа. Она не позволяла себе думать о возможной насмешке с его стороны, поэтому сдвинула тишину сама:

– А что мы стоим? В ногах правды нет, говорит народ и добавляет: стоя только ругаются. Мы же не ругаться пришли? Правильно? – скороговоркой подытожила она свои действия, подавая Саше рюмку и бутерброд.

– Совершенно, действительно. Просто меня всегда в номерах возмущает отсутствие диванов или кресел. Редко где есть. А на кровать садиться как-то неудобно. Вот об этом я и думал, – выкрутился он из создавшейся неловкости.

– А нечего думать. Это же временное пристанище и не подходит под понятие дом, где неудобно сидеть на хозяйской кровати. Это гос-ти-ни-ца! Как в нашей студенческой песне Галича:

Так и тут, все друг другу друзья и братья на один вечер. Поэтому можно без всякого стеснения садиться на кровать и думать, что это диван. – Она чокнулась об его рюмку стаканом с шампанским, выпила залпом и села.

Всю эту речь она двинула специально, чтобы он не подумал, что их могущие возникнуть отношения должны быть с продолжением. Что она на самом деле относится к нему очень взрывоопасно и уже, может быть, даже серьезно. Что тот заряд тока, которым ее тряхнуло еще на чердаке, предполагает не просто одну ночь, а бесконечное обладание. Правильно сказал кто-то умный, что любовь это бесконечная жажда обладания. Именно бесконечная, у которой не может быть удовлетворения, потому что жажда! Жажда Любви! Но существующая и страшенная разница в возрасте мешала ей показать те чувства, которые проснулись, она должна была забыть о них, она должна была сдерживать себя и сама вести правильно их бронепоезд. То есть именно на запасный путь. В никуда. И эта гостиничная песня сразу расставляла правильно все акценты и ударения над ее мыслями.

– Ну, если так, то можно даже и прилечь! – весело выдал он, одарил ее лучезарной улыбкой, выпил рюмку стоя, но на кровать присел. – А вы тоже любите бардовско-походные песни?

– А как же! Они же провели нас через нашу молодость с рюкзаками и палатками! Как можно это забыть, когда все мы угорели еще в баньке у Высоцкого?! Угоревшее племя, потерявшее свою невинность в основном под кустами или в палатках! Вашему поколению этого уже не досталось! – Она взяла у него рюмку, опять наполнила себе и ему и подала.

– Ну, во-первых, не надо делать из меня мальчика. Я муж! Мужчина! И надеюсь, что мне будет предоставлена возможность сегодня это доказать! – Он опять улыбнулся очень обещающе, всеми своими милыми, еле заметными морщинками, чокнулся и залихватски блеснул глазами, опять зацепив за сердце необыкновенными искорками глаз. – А во-вторых, я тоже еще успел глотнуть дымка походного костра и вседозволенности сексуальной палаточной жизни. – Он показательно глотнул водку одним глотком, встал и налил ей и себе сам. – Я хорошо помню мою раннюю молодость и походную учебу. На Украине ночи теплые, лета стоят жаркие, такие же жаркие, как и наш молодецкий темперамент. Моя самая первая женщина было именно из палатки.

– А рассказать слабо?

– Не-а! Не слабо. Только с условием! Делимся воспоминаниями оба. И честно…

– Идет. Давайте выпьем за самый первый раз.

– Выпьем с еще одним условием – только на брудершафт. Мне надоело и ваше, и мое «выканье». Идет? – Он торжественно встал с кровати, поднял и ее, подхватив под локоть, гордо выпрямился, поднял рюмку, а вторую руку по-гусарски завел за спину.