Павел тоже вернулся к себе, увидев через плечо, как Валентин Петрович выплескивает в стакан остатки водки и выпивает ее, запрокинув голову. Старик стоял возле стола, широко расставив ноги, вспомнив, вероятно, молодость и собственный кабинет, куда на допросы приводили таких, как этот длинноволосый гость Насти, как сама Настя, как сам Павел.

Вернувшись в комнату, Павел занялся обыденными делами – снял куртку, затем переоделся в джинсы и футболку. Костюм он повесил в шкаф. На все, в том числе на разглядывание коллекции галстуков в шкафу, ушло десять минут, по истечении которых Павел направился на кухню.

Дверь в комнату Валентина Петровича была по-прежнему распахнута настежь, но сам хозяин стоял на пороге и покачивался, своим потухшим видом напоминая тень на стене. Павел уловил в себе желание посторониться, но коридор был узок, пришлось пройти совсем близко от старика, который только повел осоловевшими глазами, и снова закачался, бормоча безадресные угрозы. Находясь в кухне, Павел продолжал их слышать. Не то, чтобы он прислушивался специально, но в такие моменты он начинал остро ощущать в себе нечто волчье, потребность в движении, потребность в смене жилья. И у него, кипящего изнутри, обострялся слух. Все, что он слышал, все, что он видел в их коммуналке, наполняло кровь адреналином, без которого невозможно было двигаться вперед, верх, в стороны! Но, по его расчетам, смена жилья предстояла не ранее, чем через год.

В кухню вбежала Настя. Она стала спешно набирать в чайник воды, наклонившись над раковиной так, что некоторые вырвавшиеся пряди волос почти касались струи. С некоторых пор она перестала коротко стричься, но времени на укладку ей не хватало. Времени, или денег. На ней был халат, запахнутый и подвязанный поясом. Из-под халата торчали босые ноги в домашних шлепанцах. При желании Павел мог бы точно описать, что там вышек тапочек, выше щиколоток, но… Желания не было! Адреналин в крови взывал к другому – работать, работать с утра до ночи. Слово работа почему-то ассоциировалось с хищной акульей мордой новой BMW. Вероятно, автомобиль олицетворял результат.

В дверях, растрепанными седыми волосами напомнив злого клоуна в кукольном спектакле, появился Валентин Петрович. Одной рукой он держался за косяк, а во второй держал за горлышко бутылку из зеленого стекла, заткнутую обернутой в тряпку пробкой.

– Шваль! – закричал он так громко, что Настя вздрогнула, а Павел поморщился, как от звука пилы.

– Вещи испортили – снова, но уже почти плача, заговорил старик. Он дернул ногой, поддал что-то с пола, и на середину кухни вылетела его пострадавшая старая шапка. Валентин Петрович с минуту смотрел на нее, потом часто-часто заморгал и широко открыл рот.

Очередному его крику предшествовало клокотанье и бульканье где-то внутри.

– Сердце рвется – подумал Павел и по дрожанию пальцев, сжимавших чашку, понял, что старика ему немного жаль.

– Шапку испоганили! Свиньи! У меня же нет больше. – Валентин Петрович снова начал, как пожарная сирена, а закончил, как дудка во рту сопливого малыша.

– Ничего больше нет… у ветерана – выл он, постепенно повышая голос.

– Да постираю я вам шапку! Лучше новой будет! – не выдержала Настя. Она закончила набирать воду и отнесла чайник к плите, перешагнув по пути через грязный зловонный ком на полу, который собиралась постирать.

Павел ожидал, что она нагнется и поднимет испорченную вещь, но Настя зажгла огонь, бухнула на плиту чайник, и осталась около него, повернувшись спиной и к Валентину Петровичу, и к Павлу.

В коридоре зацокали по полу коготки, и в кухню вбежала рыжая настина такса. Она деловито понюхала шапку на полу и засеменила к хозяйке, оставляя за собой мокрые следы. Неудачную попытку Валентина Петровича пнуть ее ногой она оставила без внимания.