Свобода – не данность и не цель. Это глагол, спрягаемый ежедневно. И от того, как вы произнесёте его завтра – в повелительном наклонении действия или условном наклонении страха, – зависит, услышат ли его ваши потомки сквозь шум эпох, как мы слышим сегодня голос Сократа: «Не жизнь, но хорошая жизнь есть цель».

Пассивность граждан, эта чёрная дыра демократии, затягивает в себя энергию общественной жизни, превращая граждан из соавторов истории в статистов на спектакле власти. Её симптомы – выученная беспомощность, правовая неграмотность и инфантильная зависимость от «сильной руки» – не врождённые пороки, а социальные болезни, взращённые столетиями страха и манипуляций.

История знает чудовищные примеры того, как пассивность становилась удобрением для тирании. Римские плебеи, получив право трибунов в V веке до н. э., быстро делегировали свои полномочия патрициям в обмен на «хлеб и зрелища». Их апатия позволила Цезарю превратить республику в империю под аплодисменты толпы, жаждавшей стабильности после гражданских войн. Психологи назвали бы это «синдромом выученной беспомощности»: эксперименты Мартина Селигмана показали, что животные (и люди), столкнувшись с неуправляемой ситуацией, перестают сопротивляться, даже когда появляется выход.

Современные граждане, опутанные цифровыми сетями, страдают тем же синдромом, но в масштабах, которые древним и не снились. Алгоритмы, предсказывающие наши предпочтения, создают иллюзию выбора: «персонализированные» новостные ленты и «рекомендованные» товары подменяют автономию комфортом предсказуемости. Исследование Кембриджского университета (2023) выявило: 68% пользователей соцсетей считают, что их голос «ничего не изменит», а 42% уверены, что власти всё равно скрывают правду. Это не цинизм – это когнитивный диссонанс поколения, выросшего между обещаниями демократии и реалиями цифрового авторитаризма.

Культура зависимости, второй симптом, коренится в инфантилизации общества. Государства-няньки, от Скандинавии до Сингапура, предлагают гражданам кокон безопасности в обмен на политическую пассивность. Соцопросы ЕС показывают: в странах с высоким уровнем соцобеспечения явка на выборах на 15% ниже, чем в регионах с «жёсткой» экономикой. Люди, привыкшие получать блага без усилий, начинают воспринимать их как данность – как ребёнок, не ценящий родительскую заботу. Нейроэкономисты видят здесь связь с дофаминовой системой: предсказуемые субсидии снижают мотивацию к действию, как крыса в эксперименте перестаёт нажимать рычаг, если еда появляется сама.

Правовая неграмотность – третий столп пассивности – превращает законы в магические заклинания, понятные лишь жрецам-юристам. В средневековой Англии «судебные бои» решали споры силой, а не знанием права; сегодня граждане, не понимающие конституции, проигрывают битвы в судах, даже имея на руках козыри. Эксперимент Фонда правовой грамотности (2022) шокировал: 74% респондентов не смогли объяснить, чем отличается уголовный кодекс от гражданского, а 89% никогда не читали местные уставы. В таких условиях страх перед системой подавляет волю к участию – зачем бороться, если правила игры написаны невидимыми чернилами?

Но самый опасный симптом – нормализация пассивности. Соцсети превратили гражданскую активность в перформанс: лайк на петиции заменяет подпись, репост новости – личное мнение. Цифровой активизм, по данным Оксфордского центра, даёт ложное чувство выполненного долга: мозг выделяет дофамин за «участие» без реальных действий, как в эксперименте с плацебо-кнопками, которые якобы управляют светом.