Агустин Гонсалес-и-Гонсалес – так звали отца этого рыцаря с «Гранмы» – оказался словоохотливым собеседником: ему было чем гордиться. Так я узнала о детских годах Кандидо, его большой дружбе с сестрой, о великодушии как основной черте его характера, об активном участии в акциях протеста со школьных лет, быстром, не годам, возмужании, работе в провинциальном комитете по освобождению монкадистов в 1955 году. Для отца путь борьбы, избранный сыном, был сам собой разумеющимся.

– Моего сына в Мексике пытали, но он ни единым словом не скомпрометировал революционное движение, руководимое Фиделем, – говорит он, имея в виду арест сына в июне 1956 г. и его пребывание в тюрьме Мигель Шульц в Мехико (одновременно с Фиделем).

Трогательным, можно сказать, исповедальным был рассказ о том, как совсем недавно (в мае 1967 года) умерла мать Кандидо, Маргарита Моралес, очень гордившаяся своим единственным сыном и в этом самом доме часто собиравшая таких же, как она, матерей, потерявших в революцию своих детей. «Тогда Фидель, – говорит он, – от имени революции и лично от себя прислал на похороны изумительный траурный венок». На прощание он дал свою визитку и подарил написанную Ариэлем Ноа биографию сына с собственным автографом: «A Zoja Sokolova. Padre de Candido Gonzalez Morales – Agustin Gonzalez y Gonzalez. 20 Julio 1967».

Такого рода приятных неожиданностей в моей поездке было немало. И все они приобщали меня к реальной жизни действующих лиц этой книги. Через знакомство с близкими им людьми они становились как бы соавторами чистых порывов моей души, а подчас и горестных размышлений.

28 июля 1967 года я возвращалась из провинции Орьенте в Гавану, переполненная впечатлениями от празднования 14-й годовщины штурма Монкады, где состоялась моя встреча с Картайей, от поездки по горным дорогам к границе с военно-морской базой США Гуантанамо, от пребывания в горной деревушке Гран-Тьерра. Там, находясь всего в двух шагах от Фиделя, я внимала его вдохновенной многочасовой речи о планах преобразования края (она ассоциировалась у меня с оценкой Гербертом Уэллсом своей встречи с «кремлевским мечтателем» Лениным). Мне захотелось создать фотопортрет молодого, полного энергии, сил и страсти оратора (кое-что получилось). До сих пор не могу без улыбки вспомнить афоризм-шутку полковника Сотомайора (он сопровождал кортеж крытых грузовиков с гостями в Гуантанамо): «Не очень-то прихорашивайтесь. Мы поедем в горы дорогами, где черные станут белыми, а белые – черными. Пыль такая, что всех уравняет!»

В Ольгине наш автобус сделал остановку для ужина и небольшой передышки в пути. Знакомства в ходе застолья обернулись очередной удачей: сидевший за столом напротив меня человек назвал свое имя: Габриэль Хиль.

– Expedicionario? (Экспедиционер?) – спросила я.

– Si. (Да.) – был ответ.

– Где вы были сразу после высадки? – вырвалось у меня. Маршрут его скитаний я потеряла, когда писала свою первую статью «История восьмидесяти двух с „Гранмы”». Пришел черед дивиться встрече с живым Хилем, да еще за одним столом.

Но тут в разговор вмешался мой друг Левон Елчян (по окончании МГИМО работал в дипмиссиях Советского Союза в ряде стран Латинской Америки), проходивший тогда преддипломную стажировку в Гаванском университете. Прекрасно владея испанским, он представил меня как автора работ о «Гранме». Короткая и непринужденная беседа, теперь уже втроем, оказалась весьма для меня полезной.

– Воистину справедлива кубинская пословица «El que la sigue la consigue» (русский аналог – «На ловца и зверь бежит»), – произнес в заключение нашей беседы Левон, вызвав общее веселье. Мне показалось, что эта неожиданность обрадовала и несколько суховатого Хиля.