– Детёнышей убивать нельзя, – важно сказал олень. Это тоже стало почти ритуальной фразой. – Мы вот даже больных не убиваем. Мы их оставляем чуть в стороне от стада, и их кто-нибудь другой убивает. Мудро? Мудро.

– Ага, – саркастически ответил волк. Олень подскочил вдруг:

– Слу-ушай! А что если их тоже оставили? А? А? Чтоб ты их, значит, того?

– Совсем плохой? – сказал волк. – Люди, они детей не убивают. Даже вот так.

– Не вижу, почему бы им не убивать вот так, – сказал олень.

Волк выглянул из-за укрытия. Дети с хохотом играли в снежки, снег взметался искристым туманом.

– Да они здоровые, – сказал он тоскливо.

Волку надо было кого-нибудь убить. Зима кончалась, в тайге и окрестностях уже стоял март, и даже, кажется, понедельник. Соответственно волк был крайне голодным, отощавшим и ослабевшим. О том, чтобы волку сожрать оленя, и речи быть не могло. Во-первых, друг, а друзей не жрут. Во-вторых, он его одним левым задним копытом. Не глядя. Мимоходом. На хомячьих харчах и ивовой коре олень даже, кажется, раздобрел, скотина рогатая.

– Нечего на меня таращиться, – сказал олень. – Раньше надо было думать. Осенью. Когда я был дурак и влюблён.

– А сейчас ты не влюблён? – коварно спросил волк.

– Нет, – простодушно ответил олень. – Сейчас я не влюблён.

Как всегда, этот ответ поверг волка в пучину веселья. Он опрокинулся на спину и залаял от смеха, болтая в воздухе всеми четырьмя лапами.

У костра старший замер.

– Тихо, – сказал он младшему.

– Мама идёт? – спросил тот.

Старший хлопнул его по шапке и прислушался.

– Собаки, что ли?

– Сам ты собака, – заметил волк из укрытия. – Ужо я вам.

И лёг обратно, думать.

– Нору копают, – заметил олень через некоторое время.

Волк приподнялся посмотреть.

Дети, взяв в руки широкие таёжные лыжи, раскапывали снег, углубляясь в холм. Шишки-иголки, подумал волк, да они же ночевать здесь собрались. Ночевать, на полном серьёзе.

– Откуда они знают про пещеру? – подумал олень вслух.

Ну за что мне такое наказание, подумал волк.

– Ы, – сказал он.

– Придумал? – спросил олень.

– Придумал, – соврал волк. И начал взбираться на холм, зачем – и сам не зная. Олень за ним не пошёл, боясь провалиться в наст и повредить ноги; он стал обходить холм, держа волка в поле зрения.

На вершине обнаружился огромный камень. Камень был покрыт мохом, снегом и льдом. Волка осенило.

– Как ты толкаешь, – закричал олень снизу. – Надо отойти и с разгону лбом.

– Ага, щас, – сказал волк, пыхтя. – Чтоб таким же дураком всю оставшуюся жизнь…

Камень не поддавался.

Дети тем временем наломали лапника и соорудили защиту от ветра, аккуратно перенесли костер в укрытие, и теперь сидели прямо под ногами у волка. Идея с камнем на глазах обретала проблески гениальности.

– Иди сюда, – сказал волк оленю. Тот сделал вид, будто не слышит, отвернулся и начал обгрызать ближайшую сосну.

– Иди сюда, кому говорят, – прикрикнул волк.

Олень начал гордо удаляться.

– Скотина, – произнёс волк с чувством.

Постоял, повёл носом.

И, клацнув зубами, шарахнулся в сторону и вниз.

– Резкий, сволочь, волчара, – удовлетворённо сказал медведь.

Он был уже старый, поэтому ему и выпало в этом году быть шатуном. Свои обязанности он исполнял исправно, задрал уже двух коров, терроризировал соболятников, доводил до белого каления высланных на его поимку охотоведов. Охотоведы все как один жили в Усолье, приезжали сюда, в тайгу, крайне неохотно, и по первому же поводу – например, отсутствию командировочных – уезжали обратно.

– А ты б ещё дольше копался, – хладнокровно ответил волк. – Супружница твоя, мяса и ягод ей на небесах, в спячку и то шустрей ворочалась, чем ты тут лапами разводишь, коровник старый.