– Ну-ка сделай глубокий вдох, – попросил его Джон Дуглас.

Этан перестал вылизывать миску и послушно вдохнул.

– Легкие больше не болят?

– Немного, как будто трудно дышать. И вот здесь больно, – ответил Этан, коснувшись середины груди, и с помощью пальцев и языка продолжил поиски последних волокон мяса в миске.

– Думаю, и на спине тоже?

– Да, немножко.

– То-то и удивительно, что немножко.

Доктор потер чистый подбородок; в отличие от остальных мужчин здесь, он старался как можно чаще бриться и даже пользовался дезодорантом. Он был очень требователен к своей внешности и привычкам, совсем как юноша, хотя успел состариться еще в том мире, который безвозвратно ушел. Сейчас это было намного труднее, тем более что не совсем ясно, с какой стати держаться стольких прежних привычек, но он был человеком строгих правил и во всем ценил аккуратность, и это свойство помогало ощущать себя тем же самым человеком, каким он был когда-то. К тому же, вероятно, способствовало тому, что он оставался в здравом уме и продолжал испытывать вкус к жизни.

– Я ожидал, – продолжал он, – что после таких травм ты едва ли сможешь ходить, не то что бегать. Но с другой стороны, ты ведь человек молодой. По виду тебе не больше пятнадцати. Тем не менее…

Доктор помолчал, не в силах прийти к какому-нибудь окончательному выводу без тщательного обследования в настоящем больничном стационаре с лабораторией, и это его очень беспокоило. Хотя он не сомневался, что мальчик – обычный человек. Почти не сомневался. Во всяком случае, тест с соляным раствором дал положительный результат, кровь парнишки не вскипела, он не превратился в какое-нибудь ощетинившееся шипами чудовище или в огромного, кошмарного на вид паука, как это случалось во время предыдущих тестов, проводившихся с другими так называемыми людьми.

– Тем не менее, – прорычал Дейв, хотя ему совсем не хотелось сейчас рычать, – все, что ты нам рассказал, парень… даже не знаю… все это хрень собачья.

В прежней жизни Дейв Маккейн был каменщиком, а еще вышибалой в одном из баров Форт-Коллинса, где играли музыку в стиле кантри. И вообще был во всех отношениях крутой мужик, всегда готовый ввязаться в любую разборку, где требуются мощный кулак и дурные манеры, да и за словом в карман не лез. Под ногтями у него всегда была траурная кайма, головы он не мыл практически никогда, грязь у него была везде, даже в складках и морщинах лица, а к своим обязанностям в этой крепости, последнем рубеже обороны, он относился очень и очень серьезно.

– Если тебе отшибло память, откуда ты знаешь про горгонцев и сайферов? Почему это не стерлось у тебя из башки?

Этан осторожно отпил из стакана глоточек. Взгляд Дейва он выдержал, глаз не отвел.

– Мне кажется, память я потерял, многого не помню, но что касается этого… я просто знаю, что у них друг с другом война.

– Тогда ты знаешь, как она началась? Ты это помнишь? Когда именно, с какого дня?

Этан сосредоточился, пытаясь вспомнить. Ничего не вышло, в голове было пусто. Он отпил еще воды и языком нащупал застрявший между зубами кусочек конины.

– Нет, этого я не помню, – признался мальчик.

– Третьего апреля, два года назад, – сказал Дейв.

Он сложил на столе руки, вспоминая, что в тот день они с женой и двумя сыновьями сидели и молились за таким же кухонным столом в маленьком домике, всего в нескольких милях отсюда, хотя теперь кажется, что это было где-то на другом краю света. Однажды утром, через пару месяцев после того, как он оказался здесь, Дейв оседлал серого в яблоках Пилигрима и выехал за пределы крепости один – может, решил испытать судьбу, а может, просто покончить с собой, пасть от руки пришельцев. Уже давно в этой местности между ними не происходило сражений, но вернуться сюда они могли в любой момент. Бои с переменным успехом шли где-то в других местах, решительного перевеса не обнаруживалось ни с той ни с другой стороны. Насколько ему было известно, та же картина наблюдалась по всей Земле.