– Дай-то Бог, чтобы после этой войны нам с вами пришлось отвечать только на такого рода вопросы, – вздохнул фон Штинген.

В машине, увозившей их на аэродром, фон Готт умиротворенно молчал и, лишь прощаясь у взлетной полосы – их ждали разные самолеты, – произнес:

– «Дойную корову» я вам все же направлю, только берегите её, несколько таких субмарин этим летом мы уже потеряли в Атлантике.

– Она будет базироваться в надежном укрытии, в хорошо замаскированном и охраняемом полярном гроте.

– На одну боевую субмарину тоже придется расщедриться, а вот второй вам придется подождать.

– Как я понимаю, в любом случае «норвежская стая» будет охотиться на всем пространстве от Мурманска до Чукотки, так что мы постараемся взаимодействовать.

Произнеся это, фон Штинген с любопытством посмотрел на командующего подводным флотом, прекрасно понимая, что сказано далеко не всё.

– В отличие от вас, я действительно успел побывать в двух полярных экспедициях, барон. Поэтому позволю себе уведомить: там слишком много непонятного и пока еще неведомого. Готтенберг, имя которого упоминал фюрер, как-то сказал: «Вторгаясь в бытие полярного мира, вы словно бы вторгаетесь в бытие иной цивилизации и даже иной планеты». Насколько я помню, вы никогда не жаловали офицеров, способных на подобные изречения.

– Меня всегда раздражали офицеры, склонные к излишнему философствованию и амбициозной зауми, господин адмирал, – уточнил фон Штинген.

– Возможно, барон, возможно. Так вот, в одной из полярных экспедиций мы участвовали вместе с Готтенбергом. Советую прислушиваться к его мнению, а главное, не пытаться тиранить его. Это прирожденный исследователь, но… со своими особыми взглядами на Арктику, а тем более – на Антарктиду.

– Я доведу это до сведения оберст-лейтенанта Хоффнера, – вежливо уведомил командира фон Штинген. – Уверен, что он заинтересуется взглядами этого полярника.

– Когда-то Деница называли «фюрером подводных лодок». По наследству титул этот должен будет перейти к вам, с той лишь поправкой, что называть вас станут «фюрером полярных субмарин», – с какой-то затаенной грустью молвил фон Готт.

Океан завораживал почти полным штилем, воздух все еще был довольно теплым, а восточный ветер, которым запугивал ефрейтор Оленев, ослабевал по мере того, как «Беринг» отходил все дальше и дальше от берега. И хотя под парусом бот двигался не так быстро, как пограничникам хотелось бы, однако садиться на весла старшина и ефрейтор не спешили. Казалось, что власть этого восточного ветра распространялась лишь на земную твердь; встречаясь же с массами океанского воздуха, он почему-то терял силу и затихал.

– И все же летом здесь по-своему красиво. – Старший лейтенант сидел на корме, зажав руль под мышкой, и мечтательно осматривал приближавшиеся черные скалы острова, который по-здешнему так и назывался – Факторией.

– Вот именно: «по-своему», – возразил старшина.

– Помню, первую зиму и весну я пережил тяжело: волком выть хотелось, ностальгия по Материку мучила, по городам и весям. А пришло лето – и понял: земля-то здесь тоже…

– …И поняли вы, товарищ старший лейтенант, – скептически заполнил сотворенную им паузу Ордаш, – что и здесь тоже… земля.

– Пусть и суровая, но по-своему величественная. И красивая – тоже.

– Слушок появился, что вроде бы с кораблем уходите от нас, товарищ начальник.

– Как, уже и слушок пошел?!

– Говорят, однако. Сам слышал, – подтвердил Оркан.

– Странно. И от кого наслышан, ефрейтор?

– Солдатский телеграф. Выдавать не принято.

– Скорее всего, от фельдшера.

– От него, – тотчас же простодушно сознался Тунгуса.