– Думаю, мама не обрадуется, если мы опоздаем к ужину. Пусть летят, поймаем их завтра.

– Но… Если они снова ускользнут?

– Попробуем снова! – бодро заявил я, помогая Лори пролезть в проход между досок. – У нас на это целое лето, сестричка.

– И ты не сдашься? – спросила она, подняв брови.

– Разве я могу? Мы ведь хранители!

И я не солгал. Лори по-прежнему оставалась последователем давно забытого ордена… Я же стал хранителем ее дорогостоящей веры в чудо.

Полная решимости, Фиби Диксон покинула кухню, служившую для нее своего рода кабинетом, где она могла часами напролет размышлять о собственных проблемах, финансовом положении семьи, бесцельно утекающей жизни и буквально обо всем, что только приходило ей в голову, попутно выполняя возложенные на нее обязанности ответственной матери и жены.

Она прошла через слабо освещенный холл, в котором ее беспокойное выражение лица приобрело болезненно серый оттенок, и начала подниматься по лестнице. Ступень за ступенью ранее, казалось бы, непоколебимая решимость таяла на глазах, а желание развернуться и бросить эту глупую затею с серьезным разговором грезилась ей все более верным решением.

– Ну же, Фиби, он ведь твой сын! – мысленно подбадривала она саму себя. – Ты не можешь позволить ему вот так просто скатываться в эту чудовищную бездну саморазрушения.

К этому моменту она уже оказалась на втором этаже, лицом к лицу с дверью. Отчего-то она вдруг почувствовала, что повернуть ручку для нее куда сложнее, чем пробежать праздничный марафон по нескончаемому количеству супермаркетов и вернуться домой нагруженной десятком необъемных пакетов.

Она прекрасно знала, чем заканчиваются подобные разговоры с подростками, с головой погрязшими в своем юношеском максимализме, но как бы ей не хотелось в этот момент броситься обратно на кухню, заняв себя каким-нибудь рутинным делом, медлить было нельзя.

– Том, – нерешительно произнесла она, постучав в дверь и медленно ее отворяя. – Я хотела с тобой поговорить.

Фиби вошла внутрь весьма экстравагантной комнаты, в которой царил абсолютный хаос. Повсюду, словно смешавшиеся в безумном вихре, валялись разорванные и заляпанные вещи, скомканные обгорелые листы, сломанная мебель, осколки стекла, судя по всему, из брошенных в стену портретов, изуродованные и рваные картины, и еще целое море других вещей в подобном состоянии.

Том лежал на кровати в дальнем углу комнаты и пустым взглядом уставился в потолок. На нем была, вероятно, единственная целая и чистая одежда, каким-то чудом избежавшая разрушительного порыва депрессии своего хозяина.

– Пора взяться за ум, Том, – более суровым тоном сказала Фиби. Видимо, увиденная ею разруха подстегнула угасающую решимость. – Ты уже неделю не выходишь из дома, с тех самых пор как бросил художественную школу… Это уже слишком, ты понимаешь?

– Угу.

– Я абсолютно серьезно! – воскликнула Фиби, негодующе топнув ногой, но выглядело это не слишком убедительно. – Ты бросаешь все, за что только берешься, пора бы уже, наконец, определиться с тем, что тебе интересно.

Том тяжело вздохнул и повернулся к стене. Фиби сделала шаг вперед и едва не наступила на изодранные боксерские перчатки.

– Бокс, – тихо произнесла она, – ты ходил на него несколько месяцев и даже делал какие-то успехи, почему ты бросил?

– Люди, – хриплым от долгого молчания голосом произнес Том, – там они какие-то пустые. Все их разговоры сводятся к обсуждению сожженных калорий и извечному разглагольствованию о режиме тренировок.

– Пустые, – повторила Фиби, не зная, что и сказать. Она отвела взгляд в сторону в поисках очередного незаконченного увлечения Тома и наткнулась на разбитую в дребезги шахматную доску. Фигурки от нее каким-то образом беспорядочно разлетелись по всей комнате. – А как же шахматы? Там, наверняка, есть о чем поговорить.