Несмотря на множество стульев и диван, стоявший под прямым углом к каминной решетке, сесть было негде. Стулья, друг на дружке, лезли к самому потолку, мужской велосипед, с погнутыми спицами, заляпанными серебрянкой, задрав колеса, валялся поперек дивана. Пахло странно: малярной краской, столярным клеем, сырой одеждой. Стелла приткнулась возле посудного шкафа, на стекле которого была выгравирована голая женщина. Я не должна бояться, думала Стелла, уж точно не голой груди.

Помреж уселся на решетку камина и углубился в созерцанье собственных галош, Мередит зажег сигарету, запустил потухшей спичкой в темный угол и закрыл глаза. Стелла поняла, что ее наружность их не впечатлила.

– Мисс Липман назначила мне прийти, – сказала Стелла. – Опыта у меня пока нет, но я получила золотую медаль лондонской Театральной академии. И еще я выступала по радио в детской передаче. Я часто ездила на поезде в Манчестер, и американские летчики, когда садились в Бертонвуде, выкручивали в вагонах лампочки. В результате я научилась разговаривать мужским голосом, как южные американцы или как жители Чикаго. Они звучат по-разному, знаете ли. Ирландский акцент у меня тоже хорошо выходит. Если бы у меня был кокос, я бы изобразила, как скачет лошадь.

– К сожалению, кокоса у меня при себе нет, – сказал Мередит и стряхнул пепел на пол. Прямо над ним косо висела на гвозде чья-то рогатая голова.

– На самом деле, – уточнила Стелла, – я только аттестат получила с золотыми буквами. Медали перестали выдавать из-за войны.

– Ах, война-война, – вставил Бонни.

– Преподавательница хотела, чтоб я показала отрывок из «Выбора Хобсона»[4] или «Любови на пособие»[5], но я разучила телефонный разговор из «Билля о разводе».

– Не припоминаю такой пьесы, – сказал Мередит.

– Алло, алло… – начала Стелла. Взяла из посудного шкафа фарфоровую вазу, приложила к уху.

– Когда человек нам нужен, его почему-то всегда не оказывается дома, – заметил Бонни.

– Будьте любезны, сообщите его сиятельству, что мне тотчас с ним надо поговорить, – произнесла Стелла.

Мертвый мотылек отлепился от вазы, брошкой приклеившись к Стеллиному воротничку. Мередит расстегнул куртку, обнаружился галстук-бабочка, розовый шнур, на котором болтался монокль. Стелла ни у кого не видывала такой стекляшки, только у мистера Ливи, хозяина магазина марок на Хакинс-Хэй.

– Сообщите его сиятельству… – повторила она и осеклась, потому что теперь Мередит вытащил из жилетного кармана часы и показывал Бонни.

– Чай пить пора, – сказал он. – А вы – вот что, пойдемте с нами. – Схватив Стеллу за локоть, он поволок ее по коридору и вытолкал под дождь.

По улице втроем, сомкнутым строем, было не пройти. Тротуар узкий, полно народу. Мередит выделывал сложные восьмерки, продираясь через толпу. Не приученная к тонкому обхождению, Стелла не поняла, что он ее оберегает от падения с края тротуара. Решила, что хочет отделаться. Скоро она отстала и нарочно плелась сзади, одна нога на тротуаре, другая на мостовой. Мередит, с поднятым капюшоном, как монах, вышагивал впереди. Она слушала, как он о чем-то важном секретничал с Бонни, но иногда орал, чтоб перекричать уличный шум. Бонни был из-за чего-то или из-за кого-то расстроен. Казалось, он страдал от боли или даже отчаяния.

– Лицемерие – вот я чего не переношу.

– Да, это всегда мучительно, – соглашался Мередит.

– Как больно, о господи, как мне больно.

– У меня ведь тоже было такое в Виндзоре, если помнишь.

– О господи, как мне больно.

– Бедный ты мой! – выкрикнул Мередит, потому что между ними вклинилась женщина с нагруженной дровами детской коляской.