– Видишь, слушаются еще меня, старуху. Глядишь, все и наладится…

Володя чувствовал, что в нем появляются силы, чтобы уйти с острова. И лежа неподвижно в кровати, притворяясь спящим, он придумывал, как это сделать. Но его отвлекали мысли о трагедии – не хотелось никуда ехать, ничего делать, даже открывать глаза. Жить, одним словом. Но его ждали друзья, волновались, потому что он опаздывал. Все пошло не так, как задумывалось. Он должен был приплыть к ним позавчера, и не один…

Володя вспомнил, как началось это приключение, как Лиля радовалась их предстоящему путешествию – за свою короткую и не очень радостную жизнь она никуда не ездила, ничего не видела кроме пьяницы-отца, всегда усталой и грустной матери и нескончаемой работы. Она так радовалась совершенно простым, для кого-то обыденным вещам – подаренным безделушкам, сладостям, прогулкам по парку, его рассказам. Лиля так благодарно отзывалась на его улыбку, на его внимание, что он чувствовал себя самым значимым и важным человеком.

Совсем по-другому было с его однокурсницами. Они изо всех сил – нарядами, речью, веселыми и громкими шутками – пытались привлечь к себе внимание. Получив его, они не насыщались, не довольствовались одним человеком, а искали еще и еще. И постоянно соревновались друг с другом. Такое поведение сбивало с толку – он чувствовал себе мотыльком в ночи, который летает среди манящих огоньков свечей, не зная, к которому из них лететь, чтобы сгореть в нем, спутав с ласковым теплом солнца, так и не дождавшись его восхода.

А Лиля светила ему, грела, но не обжигала. И когда на вопрос – поедет ли она с ним, девушка ответила «Да», он почувствовал покой и душевное тепло. Хотелось заботиться, оберегать, укрыть от тревог и делать ее жизнь лучше…

В дом тихонько вошла Люся. И Володя снова поразился – как же она похожа на Лилю – такой же вопросительный и осторожный взгляд: проверяет – какое настроение и отношение к ней, надо ли защищаться, или можно открыться и довериться. Но в ней не было Лилиного простодушия, была какая-то хитрость. Неловкая, неуклюжая, но хитрость. Пронюхивает, как лис, обстановку, а когда понимает, что все спокойно, открывается улыбкой. И старается понравиться, подружиться.

Люся действительно старалась. Правда, она уже забыла, как это делается. Она привыкла всегда быть настороже, выражать протест и презрение к мучителям всем своим видом – колючим взглядом, скрещенными на груди руками, прямой, как стрела, спиной. Это было заучено наизусть. И тело не помнило, что надо делать, чтобы вызвать симпатию. И еще мучила мысль, что она коварно обрекает его на ту кошмарную жизнь, от которой сама пытается избавиться.

Пряча волнение, она подошла к кровати и заговорила сиплым от страха голосом.

– Я вам поесть принесла. Тут пироги и земляника. Все очень свежее.

Володя сухо поблагодарил и взял тарелку. Он равнодушно, не чувствуя вкуса, ел ароматную нежную землянику и пироги с рыбой вместе. «Что она так старается? Что ей надо от меня? Просто добрая? Может быть, как Лиля, а может, просто хитрая… Она мне знакома…»

– А где я? – резко спросил Володя.

Люся уже успела унестись мыслями далеко – к Марусе в сад, в ее дом, о котором так много слышала, в котором мечтала пожить, – вздрогнула и быстро ответила:

– На острове. Мой дом стоит на острове.

И тут Володя вспомнила, кто она.

Эта девушка была пленница острова. Ее привезли сюда совсем девчонкой, и ей придется жить здесь еще тридцать лет или дольше. Володя точно не помнил.

Он заглушал эти воспоминания, потому что они были неприятны, они были связаны с тем днем, когда впервые Володя испытал чувство вины за то, что не совершал, и беспомощность…