7.

Словно крупных проблем было недостаточно, на Величко обрушился еще и рой мелких, досадных неурядиц – тех самых «бумажных порезов» повседневности, которые поодиночке почти незаметны, но вместе способны довести до белого каления. Это было похоже на мелкий, но непрекращающийся дождь, который медленно, но верно промачивает до нитки.

Пытаясь одновременно скопировать цитату для ненавистного пафлагонского отчета и свериться со своей гипотезой о маркерах Протоглифов, он потянулся за чашкой с уже остывшим чаем. Рука дернулась как-то неловко, неестественно – то ли от внезапного короткого воя дрели сверху, то ли просто от накопленной усталости – и коричневая жидкость залила важную распечатку. Не черновик, конечно, а лист с уже систематизированными связями между глифами, над которым он бился несколько часов прошлой ночью. Бумага моментально размокла, чернила поплыли, превращая хрупкую структуру его выкладок в грязное пятно.

– Да чтоб тебя! – прошипел Величко, промокая лист салфеткой, но понимая, что все бесполезно. Еще одна потеря времени, еще одно напоминание о враждебности окружающего мира.

Через час, решив распечатать недостающие страницы для приложения к отчету Лазарева, чтобы хотя бы с этой частью было покончено, он столкнулся с новой напастью. Принтер, до этого исправно гудевший, вдруг замер на середине страницы и замигал индикатором ошибки. Конечно же – кончился картридж. В самый нужный момент. А запасного, разумеется, не было – он все забывал его купить. Теперь придется либо бросать все и бежать в магазин, либо снова откладывать ненавистный отчет.

Вечером, когда шум сверху наконец утих насовсем, и он с надеждой вернулся к Протоглифам, пытаясь применить новую идею для анализа последовательностей внутри блоков, его ждал очередной удар. Специализированная программа, которую он иногда использовал для поиска нелинейных корреляций в текстовых массивах (адаптировав ее для своих глифов), вдруг начала вести себя неадекватно. Она зависала намертво при обработке определенных комбинаций символов – тех самых, что казались ему ключом к следующему шагу, – или выдавала совершенно бессмысленные, хаотические результаты, которые явно противоречили его ручным расчетам. Перезагрузка программы, перезагрузка компьютера – ничего не помогало. Словно сама программа внезапно «испугалась» этих данных или получила невидимую команду саботировать анализ.

Каждое такое событие – пролитый чай, пустой картридж, сбой программы – было мелким, почти незначительным. Обычные бытовые или технические неурядицы. Но их концентрация во времени, их точное попадание в самые уязвимые точки его работы, их очевидный эффект – торможение, отвлечение, накопление фрустрации – все это било по нервам. Это была смерть от тысячи мелких уколов. Работа тормозилась на всех фронтах. А ощущение того, что эти мелкие пакости не случайны, что это часть той же самой «комбинации помех», становилось все более навязчивым, переходя из разряда параноидальных догадок в статус тревожной рабочей гипотезы. Словно некая сила не просто ставила на его пути крупные препятствия, но и посыпала дорогу мелкими колючками, чтобы каждый шаг давался с трудом.

8.

В редкие минуты затишья – когда перфоратор замолкал, телефон молчал, а мысли о тете Вале и отчете Лазарева на мгновение отступали под натиском крайней усталости – Величко инстинктивно тянулся к глифам. Как утопающий к соломинке, как заключенный к окну своей камеры. Он хватал эти мгновения – украденные полчаса глубокой ночью, десять минут за утренним кофе до того, как мир снова начнет требовать своего, – и немедленно погружался в них.