– Тебе надо лучше питаться. А то ты бледная, как поганка, – сказал Саморядов.

– Ну, спасибо за бледную поганку, – девушка надула губы, изображая обиду. Может, и вправду обиделась. Разве такую поймешь? У таких как она семь пятниц на неделе.

– Я же любя, – Саморядов улыбнулся.

– Я так и поняла, – сказала Даша.

Тут вклинилась Дашина мать. Она строила из себя девочку-подростка. Камилла Николаевна была в короткой джинсовой юбке, желтом свитере со смайликом на груди. Ее дочь пыталась выглядеть и вести себя как взрослая женщина. На Даше был строгий серый костюм. Мать и дочь словно поменялись ролями и прикидами. Мимишным голосом Камилла Николаевна потребовала, чтобы Саморядов проваливал. Саморядов взял бланк объявления и, облокотившись о ресепшн, что-то написал. Он придвинул бланк Даше. Даша взяла листок и вслух прочитала:

– Срочно требуется Бэнкс. Оплата по договоренности… Вы телефон не указали, – сказала Даша.

– Если Бэнкс захочет, он и так меня найдет, – сказал Саморядов.

– Что еще за Бэнкс? – Камилла Николаевна вырвала бланк из рук дочери, перечитала, хмуро посмотрела на Саморядова. Он улыбнулся. Она разорвала бланк. – Проваливай уже.

– Вот так всегда, – Саморядов вздохнул. Никишина заколыхалась от смеха. Саморядов вышел.

3—4

Когда он спускался по лестнице, его накрыл и окутал смутный страх, который уже невозможно было не замечать. Как же муторно на душе. Какой же он, Саморядов, неприкаянный. Он словно бы исполнял непонятную роль в непонятной пьесе. Человек в состоянии перманентной дезориентации. Такому только и остается, что переливать из пустого в порожнее, перебиваться разговорами ни о чем и с кем попало. Или искать доморощенного Бэнкса… Короче, надо напиться. Авось и отпустит тревога.

На площадке между третьим и вторым этажом из облупа на стене выглядывал глаз, нарисованный простым графитовым карандашом. Он косился на потолок. Остановившись, Саморядов посмотрел туда же, куда и графитовый глаз. Там не было ничего, кроме слегка колыхавшейся серой паутины. Саморядов посмотрел на стену и похолодел. Теперь графитовый глаз уставился прямо на него. В глотке пересохло, а в животе заурчало. «Не духовной жаждою томим», – подумал Саморядов. Он поспешил вниз, ощущая как в затылке ковыряется графитовый глаз.

В полутемном вестибюле сбоку припеку от выхода сидела за столиком вахтерша. Ираиде Викторовне Чинаровой было далеко за шестьдесят. Когда-то она работала секретаршей главреда. С той поры у нее остались темно-рыжие букли и яркий макияж. Она коротала время за переносным телевизором, перемежая детектив по НТВ с мелодрамой на втором. Она подозрительно из-под очков глянула на Саморядова.

– Не рано ли? – спросила она

– Обстоятельства, – он улыбнулся, подумав добродушно: «Ведьма старая». Вышел.

Снаружи подозрительно обнадеживала прохладная ясность. Взбалмошное мартовское солнце размывало и выбеливало голубизну небосвода. Из-за старого дома выплывали облачка. Казалось, что это комья снега отрывались от крыши и, обретя невесомость, поднимались в небо. «Среда, 13-е» – с усмешкой процедил Саморядов. Обходя лужи, Саморядов стал спускаться по Карлу Марксу. Время от времени ноги скользили и разъезжались. Наледь. Водостоки весело перестукивались между собой на языке перкуссий. Посредине проезжей части двое гаишников обмеряли дорожной рейкой колдобину, залитую лужей. Саморядов рассеянно поглядывал на проходивших мимо студенток и пытался забыть графитовый глаз. Но глаз как будто бы продолжал сверлить и расковыривать затылок. Какая же все-таки дребедень лезла в голову. Избавиться от нее можно было только одним способом – накатить.