– Стой! – рявкнул сторож.
Саморядов шарахнулся в сторону и едва не наступил на смартфон, который окрасил синеватым светом строительный мусор и затрезвонил. Саморядов схватил смартфон и кинулся прочь.
– А ну, стой, я сказал! – свет фонарик судорожно зашарил и задергался, вспарывая и кромсая темноту. Саморядов споткнулся и опять ударился о какой-то выступ. В коленке вспыхнула резкая боль. Он вскочил на ноги, побежал, прихрамывая.
6
6—1
Долго ли коротко ли он плутал по улицам, пытаясь, то ли замести следы, то ли оторваться от слежки незримого топтуна, то ли хотя бы отчасти прийти в себя. Но ни то, ни другое, ни тем более третье ему не удавалось. Он все никак не мог опомниться и принять произошедшее как данность. Его потряхивало с головы до ног. От этой тряски сознание как будто бы раскололось и стало обрывочным.
Оказавшись рядом с центральным рынком, он остановился перед баннером, который висел на боковой стене перед входом в подвал: «Проводим поминальные обеды». Саморядов словно бы воочию увидел разбившуюся художницу, невольно нащупал в кармане куртки баллончик краски и по узкой крутой лестнице спустился в погребок.
А там было как в подземном царстве: сумрачно и тихо. На стенах распластались темные гобелены. Большие черные глаза полной барменши остановились на Саморядове.
– С вами все в порядке? – спросила она.
– Да вроде бы… А что? – сказал Саморядов.
– У вас лицо в крови, – барменша протянула бумажную салфетку. Саморядов взял салфетку и отер ей лицо. На салфетке расплылись пятна крови.
– Не обращайте внимания, – Саморядов скомкал салфетку и поспешил в туалет.
В туалете пахло хлоркой и сигаретами. Настенное зеркало окружали пиктограммы. «И тут граффити», – подумал Саморядов и, включив воду, ополоснул лицо мутной холодной водой. Посмотрелся в зеркало: разбитая и распухшая нижняя губа, синяк под левым глазом, ссадины на правой скуле и подбородке, на лбу царапина еще одной пиктограммой. Могло быть и хуже…
За спиной послышался шорох и как будто бы прошипел отрывисто аэрозольный баллончик. Свет задрожал и стал быстро тускнеть, наливаясь синевой удушья.
– Кто здесь? – Саморядов быстро обернулся.
Никого. Из зала просочилось «Цвет настроенья синий». Саморядов выдохнул. Нажав на ручку смесителя, он закрыл кран и глянул в зеркало. Оттуда исподлобья на него уставилась бомбистка. Она ухмыльнулась Саморядову.
Отшатнувшись от зеркала, он выскочил из туалета… Мокрое опрокинутое лицо; руки – ходуном.
– Точно все в порядке? – спросила барменша. Покосившись на дверь уборной, мертвенно-бледный Саморядов поспешно кивнул и сказал:
– Сто водки… Нет – сто пятьдесят… Нет – двести…
Барменша выжидающе посмотрела на Саморядова.
– Двести? – уточнила она.
Саморядов закивал…
Барменша поставила перед ним графин. Саморядов схватил его, плеснул в рюмку водки, выпил. Пищевод обожгло. Водка была жесткой, возможно, даже паленой.
Кто-то заходил в погребок, кто-то выходил оттуда. Между тем Саморядов не то, чтобы пьянел, а как бы истончался, превращаясь в одного из призраков, которые ошивались в подвальном помещении. Нервная дрожь оборачивалась подобием ледяной мороси.
Курить… Подозрительные глаза барменши проводили Саморядова до лестницы.
6—2
Держась за поручень, он выбрался из подвала наружу, выудил из мятой пачки предпоследнюю сигарету, похлопал себя по карманам, вспомнил двух барсучек и передернулся.
Щелкнула серебряная зажигалка, вспыхнул похожий на жало огонек и приблизился к сигарете, подрагивавшей во рту Саморядова. Саморядов увидел худые бледные пальцы, в которые въелась краска. На безымянном пальце правой руки блеснул перстень с черным камнем… Саморядов поблагодарил, затянулся, выдохнул синеватый дым изо рта.