– Да.

И глаза Бальзамо устремились на карету, словно желали проникнуть сквозь толщу ее стенок.

– А к колесу кареты была привязана лошадь?

– Да, и я не понимаю, черт возьми, куда она делась!

– Сударь, дама, сидевшая в одноколке, ускакала на лошади, которая была привязана к колесу.

Не проронив ни слова, ни звука, путешественник ринулся к одноколке и отодвинул кожаные шторки: молния, сверкнувшая в этот миг в небе, позволила ему увидеть, что экипаж пуст.

– Ад и преисподняя! – зарычал он, едва ли не заглушая гром, раскатившийся в это самое время; потом он бросил вокруг взгляд, словно искал средства устремиться в погоню, однако тут же убедился, что пуститься в погоню не на чем.

– Догонять Джерида на одной из этих кляч, – проговорил он, качая головой, – это все равно что посылать черепаху в погоню за газелью… Но я все-таки узнаю, где она, если только…

Он поспешно и с тревогой сунул руку в карман куртки, извлек небольшой бумажник и раскрыл его. В одном из отделений бумажника обнаружился сложенный лист бумаги, а в бумаге – черный локон.

При виде этого локона лицо путешественника прояснилось, и сам он – во всяком случае внешне – успокоился.

– Ну что ж, – выдохнул он, проведя по лбу рукой, по которой тотчас же заструился пот, – ну что ж, ладно. А она ничего не сказала вам, уезжая?

– Да, сударь, сказала.

– И что же?

– Велела передать вам, что оставляет вас не из ненависти, а из страха; она, мол, добрая христианка, а вы, напротив того…

Молодой человек заколебался.

– А я, напротив того?.. – повторил путешественник.

– Не знаю, следует ли мне передавать слово в слово…

– Да передайте же, черт вас побери!

– А вы, напротив того, атеист и неверующий, и нынче вечером Господу угодно было послать вам последнее предупреждение; она, дескать, вняла этому предупреждению и заклинает вас также к нему прислушаться.

– И это все, что она вам сказала?

– Да, все.

– Что ж, поговорим теперь о другом.

И на челе путешественника изгладились, казалось, последние следы тревоги и огорчения.

Молодой человек следил за всеми этими движениями сердца, отражавшимися на лице собеседника, с любопытством, свидетельствовавшим о том, что ему также не чужда известная доля наблюдательности.

– А теперь скажите, мой юный друг, – произнес путешественник, – как вас зовут?

– Жильбер, сударь.

– Просто Жильбер? Наверно, это только имя, данное вам при крещении?

– Это моя фамилия.

– Превосходно! Мой любезный Жильбер, само Провидение послало мне вас на выручку.

– К вашим услугам, сударь, и если я чем-нибудь могу вам помочь…

– То и поможете, благодарю вас. Да, знаю: в ваши годы люди находят удовольствие в помощи ближним; впрочем, услуга, в которой я нуждаюсь, невелика: я попрошу вас всего-навсего указать ночлег на эту ночь.

– Да вот хотя бы эта скала, – отвечал Жильбер, – под ней я спасался от грозы.

– Да, но я предпочел бы какое-нибудь жилище, – возразил путешественник, – и чтобы там нашлись добрый ужин и удобная постель.

– Это труднее.

– А далеко отсюда до ближайшей деревни?

– До Пьерфита?

– Ближайший городок зовется Пьерфит?

– Да, сударь, и до него примерно полтора лье пути.

– Полтора лье в такую темень, в грозу, с этими двумя клячами? Насилу за два часа доберемся. Ну-ка, мой юный друг, поразмыслите хорошенько, нет ли какого жилья поблизости?

– Замок Таверне, до него шагов триста, не больше.

– Вот как! Почему же… – начал путешественник.

– Что, сударь? – изумленно переспросил молодой человек.

– Почему вы мне сразу о нем не сказали?

– Но замок Таверне – не постоялый двор.

– В нем живут?

– Да, конечно.

– Кто?

– Разумеется, барон де Таверне.

– А кто таков барон де Таверне?