– Снова вы, юный док? – смеясь, спросил Мэрион, когда дверь за его спиной открылась. Он уже был в своей палате. – Как мой рассказ вашему начальнику? Он покинул нас, забыв оставить достойную рецензию.

– Всё как у тебя, – Тиринари вошёл, опёрся о подоконник и тоже теперь смотрел в окно. – Большая и несправедливая система пытается загасить свободный дух. Да кто они такие? – Тиринари обиженно ударил кулаком по пластику. Тот не шелохнулся, не отозвался. – Кучка стариков, которая диктует, как надо жить. Они ничего не знают о настоящей жизни, они не понимают, зарылись в свои древние бумажки и старые правила, – а диктуют!..

…Он заметил, что всё реже смотрит в фантастическое небо и всё чаще – на людей. Люди говорили разные вещи; они спрашивали и слушали. Слушали – но очень часто не слышали.

Он понял, что может спокойно рассказывать про свой мир – они не поверят, так как жизнь в довольстве разнежила их, и они стали глупыми. Древние ожившие архетипы, сначала говорил молодой док. Великолепно сфантазировано, верещали все. Его находили «оригиналом», «человеком тонкой душевной организации». Только один, кажется, услышал.

Впрочем, эти, на посту, у власти, всегда настороженные. Держатся за своё положение.

Горбоносый переселил его в отдельную камеру, где окна не было, и лично, заменив парнишку, стал провожать на процедуры. «Кружок» был закрыт.

Горбоносый не говорил с ним. Лишь однажды обмолвился, говоря о Мэрионе весёлому усатому врачу: «Человек из мира отщепенцев».

Он запомнил.

Ему носили разные местные книги и фильмы. Искусство было, конечно, прекрасным и высокоинтеллектуальным, но после третьей ленты ему стало скучно. Занудство, оптимизм с перебором, заумь, и обязательно всё заканчивалось словами вроде «и их труд стал основой счастья для десятков людей». Неудивительно, что его неуклюжие рассказы, полные приключений, нравились местным.

Он как раз читал одну из таких макулатур, когда в палату ворвался, странно сгорбившись, парнишка – бывший врач. Ему, насколько понял отщепенец, запретили общаться с пациентами и, кажется, самого принудительно лечили. Чем это может быть в местном исполнении, с их-то технологиями – житель другого мира предпочитал не думать.

– Мэрион! – по-детски воскликнул парнишка и добавил чуть тише: – Мэрион, они идут сюда. Они хотят…

Сердце осторожно стукнуло о ребро и замерло недоверчиво. Опять повторяется – облава, погоня, стрельба, из мира в мир, из жизни в жизнь?..

– Юный док… – он собирался сморозить какую-нибудь шутку из тех, что обычно приводили местных в восторг, вроде «Они хотят меня объездить?», но парень перебил его:

– Я больше не док!

Страх. Страх был в скрючившихся пальцах и перекошенном рте.

В свете, льющемся с безукоризненного потолка, появились лёгкие тени. Привычные тени.

Он отложил планшет и встал на ноги.

Парнишка смотрел на него, как в том мире иногда смотрели на жрецов.

– А теперь внятно объясни: что случилось? – спросил он. Парень открыл рот, но ответить не успел.

Явился горбоносый док. Его сопровождали огромные летающие гравибандуры. Он был уже знаком с этими роботами: они подхватили его несколько месяцев назад на нереальной лужайке, а в больнице часто носили лежачих.

– Э-э, человек, находящийся в больнице №112 под именем Мэриона Моррисона, – сурово произнёс док, и на лбу горбоносого появилась испарина. – Вы будете перемещены в специальное учреждение. Вас уже ожидают. Пройдёмте в лёт.

– Я не согласен, – сказал он. – Вы сами говорите, что я свободный человек. Так что я не пойду.

Док наградил его презрительным взглядом. Парнишка жался в угол и не дышал, – кажется, горбоносый его не заметил.