Дракою то едва можно было назвать, хотя оба мужика не скупились на мощь ударов, но не били по лицу, не драли волос, да про оружие и думать забыли. Афанасий Вяземский, насмеявшись вдоволь, принялся разнимать их. В тот миг и появился князь Кашин на пороге. Иоанн заприметил его фигуру ещё до того, как князь вышел из полумрака коридора. Государь следил взглядом за ним, покуда пришедший приблизился к трону и низко поклонился. Фигура его терялась в пестроте кружащихся лихих дураков. Верно, не приметил никто его появления, кроме Ивана Булатого. Уж этот-то опричник веселился на пиру да поглядывал на дверь, всё выжидая друга.

– Будь гостем на пиру опричников моих! – радушно произнёс царь, плавно и величественно разводя руками.

Кашин взглядом окинул роскошную трапезу. Приметил лицо Булатова, а с тем точно вдохнулись силы в грудь князя. Твёрже на ногах он держался пред великим царём. Под взором государя оказавшись, под этими тяжёлыми глубокими глазами, которые безмолвно вершили судьбы, склонил голову Иван.

– Со скверными вестями я, великий государь, – сразу приступил князь, приподняв лицо своё.

Тепло и радость сошли с лица Иоанна, сменившись природною жестокой суровостью. Музыка не стихла, но поумерила свой пыл. Царь тяжело вздохнул, откинув голову, прикрывая глаза. Подперев щёку рукою, он барабанил пальцами второй руки по подлокотнику трона. Взгляд Иоанна застыл на князе, и выражение его оставалось внешне бесстрастное, да таящее под холодной маской великий гнев и великую ярость.

– Излагай же, Ваня, – со вздохом велел Иоанн.

– С превеликою болью в сердце не жажду я ни наживы, ни награды, молвить должно мне – воры приблизились лукавством к тебе, великий, светлый и добрый государь наш! – произнёс Кашин, ударив кулаком в грудь свою да склонившись в поклоне.

Разразился стол перекликами да бранью, но прерваны были все разом – то ударил царь кулаком по столу.

– И кто же, – спросил Иоанн, понизив голос, – из собравшихся здесь, коим отдал я сердце своё, коих возлюбил, паче братьев? На кого же укажешь мне, княже?

От этого голоса, низкого, но звучного и глубокого, прошибал холод не только Ивана Кашина. Опричники, мгновение назад пировавшие да дерущиеся потехи ради, замерли. Князь сглотнул, чувствуя, как горло его пересохло. Собравшись с силами, медленно обернулся он на Фёдора Басманова, что сидел, как и прежде, оперевшись спиною о стол, закинув ногу на ногу. Он сам был преисполнен любопытства, с которым оглядывал вошедшего. Фёдор был удивлён – то было видно по выражению лица его, но в удивлении том примешана была и ребяческая весёлость, с какой дети глядят на что-то диковинное.

Князь вновь обратил взор свой на государя, и вновь волна ледяного ужаса пробила его от одного взгляда царя.

– Фёдор Басманов отплатил вам воровством подлым, великий царь! – произнёс князь.

Иоанн перевёл взгляд на Басманова. Молодой опричник лишь поджал губы да пожал плечами.

– Сим днём найдена в покоях этого плута драгоценность из сокровищницы супруги вашей, великой царицы Марии, – продолжил князь, доставая из внутреннего кармана нечто из серебра.

Покуда опричники щурились, силясь разглядеть, что же извлёк на свет князь Кашин, лишь двое на пиру ведали о том, даже не глядя на руки Ивана. Государь сидел на троне, вперившись в князя будто бы безжизненно-стеклянными глазами. Во взгляде не читалось ничего, помимо разве что унылой скуки. Кашин, стойко держась под этим взглядом, с поклоном протянул зеркало Иоанну. Великий царь принял сокровище из рук Кашина да погляделся в него. Покуда действо то длилось, не смел никто шевельнуться. С замиранием сердца уставились опричники на государя, не ведая, как поступит владыка с одним из них.