А тем временем Фёдор коснулся левого плеча и медленно поклонился, глядя в глаза государя. Иоанн не знал, что такого было в этих ясных глазах, полных лазурного неба. Он не мог понять, как это выражение белого лица, эти соболиные брови вразлёт, как они, будучи преисполнены горделивой надменности, вызывали трепет, точно перед весенними цветами, робко открывающими свои лепестки из бутонов. Когда Фёдор протянул государю чашу, князь, сидевший подле того, не сдержал усмешки и замотал головой.

– Сядь, Федя, – произнёс он. – Не приемлет государь наш из рук чужих пития.

– Отчего же, Андрюша? – спросил государь, касаясь кончиками пальцев серебряной чаши, поданной юношей. – Отчего же в этот день не преисполниться веры, что за страдания мои послал Господь мне всех вас, верных слуг и честных христиан?

Фёдор выпрямился в полный рост, но не спешил отходить от трона. Он мельком взглянул на своего отца, который явно был в смятении от выходки своего сына.

– Отчего же, Андрюша, скажи-ка мне на милость, – спросил Иоанн, оборачиваясь к князю, подаваясь к нему вперёд, – нельзя верить мне, что отныне окружён я людьми добрыми и верными?

Андрей слегка свёл брови, внимая речам царя, и так и не дал ответа.

– Ежели яд здесь, за этим столом, в кушанье, питье, в умах али сердцах, – произнёс государь, откидываясь обратно на спинку трона и оглядывая собравшихся за трапезой, – всё одно – погибель моя.

С этими словами он осушил чашу залпом, глубоко вздохнул и закрыл глаза, будто бы ожидая ту погибель, что разила, точно молния.

– Не погибель мы ваша, но спасение и опора, – тихо произнёс Фёдор.

И хоть голос юноши прозвучал едва слышно, напряжённый слух царя уловил эти слова, хоть и не подал виду, как и Фёдор сделал вид, что вовсе ничего и не говорил. Он обернулся к отцу и занял прежнее место.

Ветра не было. Алексей Басманов гнал своего коня тугим хлыстом, заставляя его быстрее мчаться по дороге. Воевода задержался в Слободе, раздавая поручения по приказам. Прибыли новые люди в царское служение. Как человек ратный, Басманов отдавал короткие приказания, с которыми прибывшим стоило управиться до его возвращения, а там уж можно было и обстоятельнее дела толковать. Хоть Алексей и старался быть кратким, он упустил много времени в изъяснениях и оттого и спешил пуще прежнего в усадьбу, где, по доносам, затаился изменник-казнокрад. Князь был признан, не без голоса и самого Алексея, виновным в тяжких грехах, и прегрешения эти было должно искупить.

«Ох и служба наша тяжкая…» – думалось Басману, пока мчался он сквозь заснеженную тропу.

Конь пробивал своими широкими копытами дорогу, Алексей же читал следы недавних всадников. Видимо, поспеет на подмогу ратным друзьям своим. Вдали слышались крики, и в безветренном морозном воздухе поднимались две ленты сиреневого дыма. Уже издалека Алексей увидел, как на горизонте, заваленном белым снегом, вырисовываются чёрные зубья ворот усадьбы, куда он держал путь. Чем ближе подъезжал воевода, тем лучше его старые, но всё ещё зоркие и ясные глаза высматривали ту разруху, что говорила о разгоревшемся бое.

Ворота выбиты, и почерневшие щепки от них валялись по всему полю битвы. Снег испачкался кровью и гарью. На полном ходу Басман оголил саблю и бросился рубить изменников, что противились воле царской. Откуда-то раздались громкий взрыв и треск, перепугавшие коня под Алексеем. Животное встало на дыбы, открывшись для вражеских копий. Алексей выправил коня и тотчас же спешился, боясь не удержаться в следующий раз.

Едва воевода твёрдо встал на ноги, на него набросились здоровые мужики. Кольчуг у них не имелось, но остолопы были непомерно велики ростом да размахивали молотом с такой силою, что Басман едва успел уклониться. Мигом позже – и не стало бы его на земле. У одного из здоровяков лицо залилось кровью. Полагаясь на какое-то чутьё, он размахивал тяжёлым молотом, не давая и шагу ступить к дверям барского дома.