– А вот выйдешь замуж, – поддел её Алекс, – и чем будешь кормить своего мужа? Или ты принадлежишь к той категории женщин, которые объявляют себя феминистками и категорически отказываются возиться у плиты?

– Скажешь тоже, – она хмыкнула. – Феминизм – это идиотство. Вернее, идиотство – те формы, которые он иногда принимает. Не понимаю, как девушка может искренне гордиться тем, что не умеет готовить, зато мастерски заколачивает гвозди? Да, я сама не супер-повар, однако превращать это неумение в свою «изюминку», как некоторые, не собираюсь. Ну и потом, уж самые простые блюда я всё-таки смогу сделать. Даже если они не понравятся моей маме, это не значит, что они несъедобны.

Некоторое время Алекс, улыбаясь, смотрел на неё. Как же он теперь радовался, что она побежала за ним на улице! Невероятно, но у него и впрямь улучшилось настроение, словно камень с души упал – настолько легко и хорошо ему сейчас было.

– Что ты уставился? – пытаясь шутливым тоном скрыть смущение, пробормотала Марина. – На мне узоров нету и цветы не растут.

Он расхохотался, примиряющим жестом поднял вверх руки, а затем кивнул на бутылку.

– Ещё по капельке?

Элен и ребята

Лена, 20 лет, Самара

У Ленкиного отца имелся автограф Розенбаума.

Отец хранил его как зеницу ока: старая чёрно-белая фотография знаменитого певца (крупные залысины, усы, прищуренный взгляд, в руках гитара), а на обратной стороне снимка торопливо выведено синей авторучкой – «Володе от Саши». Кажется, отец разжился этим автографом после одного из гастрольных концертов Розенбаума, в порядке общей очереди. Однако сам он весьма убедительно врал друзьям, что Саня – его давний кореш. Рассказывал о совместных пьянках и даже о том, что певец восхищается его, отцовским, талантом. Якобы приглашает переехать в Москву и даже обещает помочь с музыкальной карьерой.

Собутыльники внимали с уважением. Верили. Кивали. Ну а что, разве Володька не талантливый парень? Талантливый. По нему и впрямь музыкальный олимп плачет. Отец сокрушённо вздыхал – дескать, давно уехал бы в столицу, да погряз в быту: работа, жена, маленькая дочь…

Продемонстрировав всем желающим фотографию, отец бережно убирал её обратно в шкатулку, которая, в свою очередь, отправлялась в секретер. Далее начиналась вторая часть Марлезонского балета, и Ленке она нравилась гораздо больше: отец доставал гитару. Бережно, как любимую женщину, он устраивал её у себя на коленях и обводил компанию тревожным самолюбивым взглядом, готовый взорваться от малейшего неосторожного намёка на то, что слушать его сейчас не желают.

– Петь, что ли? – спрашивал он с деланным равнодушием.

На счастье, компания друзей и приятелей, уже порядком расслабленная алкоголем, была настроена весьма благожелательно. Отца поощряли радостными возгласами и похлопываниями по плечу.

– Давай, Володька! Слабай нам что-нибудь… Чтоб за душу взяло!

Отец принимался петь – хриплым, нарочито приблатнённым голосом, подражая не то Высоцкому, не то Розенбауму, не то Талькову. Ленка пряталась за дверным косяком, не решаясь войти в комнату, но между тем с замиранием сердца ожидая своей любимой песни – про собаку. Она была обязательной составляющей отцовского репертуара и исполнялась обычно под занавес, как эмоциональная и смысловая кульминация концерта.

Ленка чувствовала, как сжимается в крошечный комочек её сердце. Нет, нет, нет – хотелось ей закричать всякий раз. Не надо человеку и собаке идти на охоту, это для них плохо кончится! Не на-а-адо!