– Браво! Не я мастер, а Вы, господин Гиппократ! Браво, и ещё раз браво! Когда будет очень плохо моей душе, когда я буду стонать и мучиться, я научу Вас говорить со вселенной, как с маленьким ребёнком, а иногда – ставить его в угол, чтобы не делал больших неприятностей. Первая неприятность в том, что она, именно она, вселенная, создала человека! Зачем?! Чтобы люди воевали за каждый клочок земли, скажете Вы. Да?

– Нет, я так не скажу. Я скажу: чтобы люди портили себя, своё здоровье, жили в страданиях…

– Хорошо, пусть будет так. Ибо Бог говорит нам, что наша жизнь пребывает в вечности. Но зачем им земля, если здоровья нет?! И мораль превратилась в аморальную гадость… Они, как свиньи, будут рыться в земле, пока не найдут в ней что-нибудь для продажи. Так как производить что-то они не хотят. Это им скучно, безрадостно… На этой продаже они построят цивилизацию. Как я построил «Чистилище». Но в моей подземке есть мудрость, благодаря которой мы живы. А там – он пальцем ткнул наверх – другие законы, другие порядки, и каждый думает, как обойти, как приструнить себе подобного… Это плохо… Это маразм…

И, не найдя больше слов, хозяин перешёл на стихи:

Он тяжело вздохнул и продолжил:

Сволочкова принесла красивый персидский халат и новую белую рубашку с манишкой. Хозяин отложил рубашку, надел халат и стал похож на персидского шаха.

– Летом у нас с Анютой Евсеевной Сволочковой венчание и свадьба, – сказал он. – Далеко – на Соловецких островах. Приглашаем Вас. Там много озёр, лодок. Анюта – мастер спорта по гребле.

– Как-как? Повторите ещё раз. Я плоховато слышу, – насторожился врач.

– Там тысячи озёр, лодок. Анюта – мастер спорта по гребле…

– Теперь понятно… Я подумал превратно… Неужели, думаю, ещё один вид спорта появился, не по гребле, а по е…

– А-а-а! Вы хоть из металла, но страстная натура. Для памятников это большая редкость.

– Ну и разговоры у вас, господа, – неожиданно встрял классик.

– Был у меня однажды такой памятник, – продолжил рассуждать хозяин. – Ну и навозился я с ним, как с ребёнком. Только он начал говорить – и сразу: «Фи-фи, фи-фи, фи-фи…» Я сначала не понял, что ему надо. Но когда он сказал мне: «Милый друг, я вспомнил мадемуазель Фифи»… Это был самый болтливый памятник, скорее, шикарный бюст из бронзы.

– Я знал его, – глаза классика загорелись, хандра спала. – В конце девятнадцатого века он сошёл с ума. Если бы он этого не сделал, ему бы помогли или заставили.

Олигарх внезапно снял халат, надел рубашку с манишкой, пристально посмотрел на Льва Николаевича Толстого.

– Вы считаете, что человека можно заставить сойти с ума? – удивился олигарх.

– Запросто! Отними у него заслуги, которыми он радовал и восхищал людей всю жизнь, лиши его этой работы, лиши дохода от этой работы, и посмотришь, что от него останется. Тяжкий сплин. Безумная немощь человека, потерявшего смысл жизни. Звали его Ги де Мопоссан. И очень жаль, что он сейчас молчит! Мардахай Абрамович, любезнейший из любезных создателей прекрасных скульптур, бюстов, неужели нельзя помочь бедному страдальцу? Почему он молчит?