Я не помню, как я доехал до дома.

Я приехал к дому Юргенсов на Кутузовский около шести. По моим расчётам сам Юргенс должен быть дома, я звонил в «Пятнашку», мне сказали, что он сегодня был и уехал около получаса назад. И Маюшка скоро приедет, на звонки не отвечает почему-то, но это бывает в метро. Она машину не водит, я вожу её на машине, всё же купил ещё во времена малышей, куда было деваться, не на Харлее их было возить в самом деле, но тот седан я года четыре назад сменил на porsche, который нравится даже Маюшке, привожу и высаживаю её за два дома до их, но не сегодня. Харлей на приколе до весны. Впрочем, у нас был и второй, теперь японец. Пару лет, как мы купили его, но Харлей был почти как приятель, как Юрик, его мы любили, к новичку привыкали.

Звонок Волкова застал меня как раз по дороге. Он немного удивил меня, но я согласился, не думая, и удача, что не пришлось напрашиваться. Неужели всё само складывается как мне хотелось? Или Юргенс отказался? Что гадать, завтра поеду к Волкову, всё прояснится.

Сейчас главное, то, что составляет нерв всей моей жизни. Наконец, я решу это. Теперь Маюшка окажется свободна от кандалов долга, которыми Юргенс сковал её.

Я вошёл в подъезд, консьержка подняла лицо и посмотрела поверх очков.

– Вы к кому, молодой человек?

Спасибо за «молодого человека», подумалось мне, но удивительно, что ещё существуют такие анахронизмы в Москве. Впрочем, дом, можно сказать, старинный, так что иметь тут прежние порядки вроде как в порядке вещей.

– Я к Юргенсу Валентину Валентиновичу, он дома? – спросил я.

– Да.

– А Майя Викторовна?

– Нет ещё, но она задерживается редко, так что поднимайтесь, скоро и она придёт. Лифт налево, – сказала словоохотливая со скуки консьержка. Вот выболтала всё, а ведь видит меня впервые… Хотя у них тут камеры, конечно, но тем не менее, мало ли что я за проходимец?

А сам подъезд изменился мало. Только стало ещё чище и светлее, цветные плиты на полу сменились мраморными, все светильники горят, вернее включаются, как проходишь, всё продумано очень толково и красиво, респектабельный дом, почти буржуазный, старые деньги, не нувориши живут здесь, интеллигентные московские семьи.

Почему же Майи ещё нет? Странно… Хотя пусть, это хорошо, что её ещё нет, несколько слов я хотел бы сказать старому другу с глазу на глаз.

Юргенс открыл мне. Ещё переодеться не успел, едва узел галстука распустил. Он удивлённо взглянул на меня, остановившись у раскрытой двери.

– Ты сто лет прожить хочешь, я смотрю.

Я давно не видел его так близко, вернее, давно не смотрел на него, если мы и встречались, я предпочитал не смотреть ему в лицо, как и он мне. И вот мы смотрим друг на друга.

– Соскучился, что ли? – спросил я. – Впустишь или так будем стоять?

– Входи, – немного растерянно проговорил он, отступая, шаркнув домашними туфлями по паркету. – Что, не вынесла душа поэта, примчался о Курчатовском проекте поговорить?

– О Курчатовском проекте? Ну да… – проговорил я, без неожиданности, я думал об этом всю дорогу, чтобы не думать об истинной цели и не накручивать себе нервы.

Как говорил Штирлиц, в разговор надо войти. Выйти мне будет легче, ломать не строить.

Юргенс прошёл вперёд, провожая меня в гостиную. Квартира сильно изменилась. Теперь здесь не было уже следов Марты Макаровны, но и не сплошь была Маюшка, как у меня, всё здесь очень подходило самому Юргенсу, большому, добротному, сильному мужику: тяжёлая мебель из тёмного дерева, большие картины, зеркала, толстые ковры.

В гостиной низкие кожаные диваны и кресла, столик, я снял пальто, бросив на подлокотник, оно сползло на сиденье по толстому коричневому боку.