Я обретался здесь уже больше года. Сегодня Маюшка пришла сюда за мной, как договаривались. Когда она пришла сюда впервые, потом хихикала надо мной, над моей шестиметровой каморкой возле кухни с окном-щелью, смотрящим в стену соседнего дома. Но не понимает, глупенькая, как хорошо эта «чудесная» квартира действует на моих подружек, побывав здесь однажды, ни одна не повторила своего визита. Я давно превратился в потребителя одноразовых связей. А комфорта для себя на данном этапе я не искал.

Продавленный диван, который уже не был способен складываться, письменный стол и книжные полки, телевизор и видеомагнитофон, вместо проигрывателя и магнитофона я довольствовался теперь плейером, но зато отменным, а вещей я вынужден был привыкнуть иметь немного, чтобы легко за раз переезжать. Бытовая аскеза стала привычкой на эти годы.

Но я не теряю надежды купить квартиру. И скоро, возможно, я смогу осуществить своё желание иметь, наконец свой угол. Куда Маюшка придёт как в мой дом и не будет смеяться надо мной, М-ским «голодранцем», принцем-изгнанником.

Я защитился ещё в 93-м, и вскоре ушёл с кафедры, в Перинатальный центр на Опарина. Был вариант на Севастопольский проспект, но Опарина территориально рядом с Волгина, где Маюшкина общага и сама наша Аlma mater, потому я и выбрал его, чтобы быть ближе к ней. Но в общежитии Маюшка бывала не каждый день, всё старалась уехать к своему ненаглядному Васе. Из-за этого мало дружила с одногруппниками, кроме Славы. Я пенял ей на это не раз, говорил, что будет жалеть, что её настигнет студенческий ветер свободы позднее и может натворить бед, надо сейчас участвовать в оргиях и попойках, пробовать нехорошие вещества, менять парней, куролесить, не спать, гуляя по ночной Москве. Что детскими болезнями надо переболеть в детстве. На что сегодня она, посмотрев на меня серьёзными синими глазами, сказала:

– Я не переболела тобой. Ты…

– Что ты сказала? – вскинулся я.

Мы собирались ехать в М-ск, я намеревался навестить маму, ну, и Лиду, конечно, пока Виктор был в командировке в Европах. И наш верный Харлей, по-прежнему, был нашим с Маюшкой главным транспортом. Хотя машин становится всё больше и скоро совсем житья от них не будет и ночью уже так не пролетишь по Московским улицам, как мы регулярно продолжали с ней делать…

Мы спускались по лестнице, когда Маюшка приостановилась на площадке, произнося свои слова.

Ей остаётся только один Госэкзамен и всё – получит диплом, сегодня приезжала на консультацию. За эти годы я ни разу не приставал к ней, ни разу ничем не показал своего прежнего интереса и отношения, никогда не говорил, что засыпая после других, я видел её во сне, я этого не делал не только для её спокойствия, сколько для себя, не оставлять себе лазейки, никакой надежды на возращение к прежнему, ничего. Я старался почти стерилизовать свои чувства к ней, я помнил, сколько горя и боли я принёс ей в прошлый раз, я не могу принести ещё больше. А будет больше, если она начнёт рвать сердце между нами двумя…

И я сохранял такой Status quo, чего бы это мне ни стоило. А стоило дорого. Очень дорого. И в эту минуту я понимаю это особенно. Вот от этих слов, так остро проходящих по мне. Я развернулся, остановившись, преградив ей дорогу вниз.

Маюшка стоит передо мной, натягивая на плечи куртку, чуть выгнулась, выступили соски под тонким платьем, ботинки грубые, она любит такое – гранж, как и Вася её. Как и я сам.

Но я хочу увидеть её лицо сейчас, когда она сказала, что не переболела мной. Просто так, вскользь сказала, не думая, или чувствует, что я так глубоко и тщательно прячу не только от неё, но от себя.