– Давай, не форсируй! – Ю-Ю забрал косяк, дотлевший уже до половины.

Он затянулся снова. И снова выпустил дым. И смотрит, улыбаясь, глаза мерцают здоровенными зрачками. Я таким красивым его ещё никогда не видела.

– Иди сюда, паровозик сделаем, – сказал он, поманив меня.

– Что сделаем?

– Увидишь, слушайся и всё, – улыбается он синющими глазами.

Он притянул меня к себе близко, и, снова затянувшись, выдохнул мне поток дыма на приоткрытые губы, так, что получается, я вдохнула его выдох… Это получилось как-то необычно волнующе. Его большие зрачки и лицо так близко. Мы всегда близки, но так близко ко мне он не был. Это похоже на поцелуй. Я так и сказала.

Ю-Ю засмеялся, косяк почти догорел, он посмотрел на него, назвал «пяточкой», затянулся, сипя, в последний раз и бросил в камин.

– Похоже. Но в том и смысл.

Он повеселел заметно, наверное, это то, что называется «приход», но я не чувствовала ничего подобного. Шампанского мы выпили на двоих бутылку, ясно, что я пила раз в пять меньше, но всё же лёгкое кружение было в голове. От этого действа я не чувствую ничего. Кроме самого действа ничего особенного. Ю-Ю опять смеётся.

– Это потому, что ты в первый раз.

Я снова подняла ноги на кресло, посмотрела на него, ставшего просто необычайно красивым сейчас, то ли, потому что свет огня украшает и комнату и нас, то ли похорошел, опьянев.

– И часто ты…?

– Курю? Нет. В институте в последний раз. Для тебя и запасся. Ещё выпьешь?

– Выпью. Шампанское приятно пить.

– Если закружится голова, скажи, значит, хватит.

Он принёс ещё бутылку с крыльца, где прикопал их в снегу.

– Сколько их там?

– Шесть бутылок – немного, – засмеялся он. – Ты бы поела.

Есть и правда было что. Мы привезли с собой копчёную курицу, салат сделали из крабов, икру и красную, и чёрную, тоже не переводились в доме. И копчёную колбасу, которую я всегда любила, даже оливки, что, бывало, редко на столе и мне стали нравится только в последний год. Лимон мы порезали с сыром, я уже не говорю о мандаринах, апельсинах и тёмно-красных твёрдых яблоках.

Вообще, Ю-Ю оказался на удивление хозяйственным, даже домовитым, всё толково собрал, и салат резал красиво, мелко, посуду расставлял с удовольствием, я почти ничего не делала. Дома за спинами Марь Иванны, бабушки и мамы он не проявлял этих качеств, тем приятнее было их в нём обнаружить.

– Ты всё умеешь так хорошо делать, – сказала я, подставляя бокал под бутылку, над горлышком которой, как над вулканом, ещё курится дымок.

– А что ж ты думаешь, я только и могу, что болтаться? – засмеялся он, наливая мне радостное вспенившееся вино.

– Вовсе я не думала ничего такого.

Всё же пролилось немного на пол.

– Конечно, не думала. О замшелом пожилом дядюшке чего думать! – засмеялся он, наливая и себе.

– А другие наркотики ты пробовал? – спросила я, внимательно наблюдая, что он ответит. И как. Соврёт или нет.

– Пробовал, – сказал Ю-Ю, после секундного раздумья. – Ну… чтобы узнать, что ли.

– И что?

Он пожал плечами:

– Да не понял я. Вот как ты сегодня. Но распробовать мне не захотелось. Да и… знаешь, я не очень люблю всё это. Моя жизнь, в общем, приносит мне только удовольствия, что искать его где-то вне себя, меня не тянет.

– Так ты счастливый?

Он посмотрел на меня и почему-то стал серьёзным, протянул руку к моему лицу, провёл пальцами по щеке, к шее:

– Счастливый. А ты? – и убрал теплые пальцы.

– И я.

– Тогда за тебя! – он поднял бокал. Удивительно мерцают у него глаза в этом странном свете.

– А я за тебя! – засмеялась я.

Мы снова уселись в наши кресла, у которых спинки и подлокотники были одной высоты, являясь продолжением друг друга. Ю-Ю поднялся к камину, заметив, что почти прогорели дрова, подбросил ещё, пошевелил кочергой, вызвав в топке завихрения искр.