Но бедность и беспорядок, недопитая бутылка какой-то коричневой бурды у ножки дивана, не смущают меня, меня смущает стыдливая потерянность Васи.

– Ты теперь… будешь думать… – поговорил он. – Что у меня… что я… что мы… в каком-то алкашном притоне живём…

– Никакого притона я не знаю, – сказала я, откуда мне знать, какие они притоны эти? – И ничего я не буду ничего думать, я знаю всё давным-давно, – сказала я.

– Знаешь?! – изумился Вася.

Он удивился этому куда больше, чем, когда увидел меня в больнице.

Да, я знаю. Я знала, но я не думала, что это так ужасно. Что это так мерзко. Я никогда не видела притонов и здесь, конечно, никакой не притон, но всё же… Бедный Вася… как же он живёт? Моя собственная жизнь показалась мне райским приключением: столько человек любят меня, заботятся обо мне, а он совсем один лицом к лицу вот с этим ужасом. С этими запахами, с этой старой мебелью, с протёртой обивкой и продавленными подушками, с этим полинялым дырявым линолеумом на полу. Зачем здесь линолеум, в коридоре – паркет. Одна моя куртка стоит, наверное, дороже, чем вся тутошняя обстановка.

Мне стало стыдно, что я живу так хорошо. Так богато, я никогда не задумывалась раньше над этим.

– Как Анна Олеговна?

Мы обернулись на голос. Я увидела высушенного, ещё не старого человека в очках с толстенными стёклами. Это и есть, наверное, Иван Генрихович.

– Здравствуйте, – машинально проговорила я.

– Здравствуй, девочка, – ответил он, вскользь глянув на меня.

А Вася сказал ему:

– До завтра не пустят. Но сказали – лучше. Это Майя, Иван Генрихович, Майя Кошкина, познакомьтесь.

Сушёный очкарик удостоил всё же взглядом:

– Вы – Майя? – почему-то удивился он.

Чему он удивляется? Мы же никогда раньше не встречались. Странно. Но он долго не стоял возле нас, сказал ещё что-то Васе и исчез за дверью, тоже обшарпанной и грязноватой, как и всё здесь.

– А знаешь, что я делаю, если мне страшно или я волнуюсь и не могу найти себе места? – сказала я.

– Что? – пробурчал Вася, которому сейчас вовсе не было до этого дела.

– Я берусь за уборку! Давай приберёмся? Твоя мама придёт, а дома чисто, ей будет приятно. Мамы любят, когда дети убирают.

Он посмотрел на меня:

– Правда, так думаешь?

Ничего я не думала, и Анну Олеговну мне хотелось жалеть в последнюю очередь, тем более что я никогда её не видела, а она довела свой дом до такого свинства. И своего сына до такого отчаяния в глазах. Но надо же было что-то делать, тут и сесть-то негде, если всё тряпьё не убрать.

Всегда в фильмах разнообразные героини, приходя впервые в дом к мужчинам, устраивают уборку, меня раздражали эти повторяющиеся сцены, я всегда думала, что это глупо и неприлично: явилась и давай хозяйничать, порядок наводить. Но сейчас ничего другого просто не оставалось. Да и Вася же никакой не мужчина, Вася мой друг.

То, что Илья застал нас с Георгием, досадно, но не смертельно, он, конечно, никому не скажет, а его презрение не очень-то меня задевает. Да и не боюсь я, что он скажет. Узнает Виктор, и что? Что он сделает? Что он может сделать, директор Приборного завода, крупнейшего предприятия в городе, член горкома. Что он сделает? Разведётся что ли? Пусть молится, чтобы я не развелась с ним за его бесконечные амуры… Так что, руки у меня развязаны.

Вот только Игорь бы не узнал. Игорь Владимирович, старость уже постукивает в твои окна, седины на волосы намела, весу прибавила на всегда стройное тело. А Георгий – молод, если Игорь прознает, не поздоровится ни мне, ни ему. Придётся в Москву ездить работать. Георгию-то это только повод отсюда, из М-ска свалить, а я, стану на электричке туда-сюда мотаться. Надо осмотрительнее всё же… А вот и Виктор, дверь входная лопнула.