– Ну, – кисло усмехнулся Гриша, – в ногах не валялись… Чтоб так уж просить… Я сам ушёл безо всяких высоких прошений, когда меня убедили, что аховый агроном из меня будет. Характеристику навели на все буквы от А до Я… Сам ушёл! Чего чужой хлеб жевать?
– Сам или попросили за шо? Разница… С анститутом материну руку не разбэрэ… Плохи твои дела, хлопче…
Русяточка
– Сынок! Ты Халина не знаешь? С одной ногой?
– Ни с одной, ни с двумя не знаю.
– По-страшному чёртяка стаканил. И бил жинку. Зиночку. У нас её ще Русяточкой зовуть… На Паску получила Зиночка пензию. Он попросил у неё денег. Хотел щёлкнуть у неё капитальцу… А она не дай! Тогда он с любовницей – у них жила на кватыре – изволохали[12] Зиночку. Зиночка заявила в милицию и ушла в Кабанский лес. Залезла в трясовину. В самый мул. Присосало… В сырой тине по грудь була неделю. Побачив тракторист. Сказал, шоб приихалы. На красной легковухе прискакали. Еле вытащили. А войлочные сапоги так и остались в трясовине. Привезли в больницу. В лесу була семь дней. Не ела, не пила. И в больнице ще неделю жила. Ани крошки не ела. В сознательность так и не вернулась. Сёдни померла…
5 мая 1979
Помехи
Мы с Гришей смотрим футбол.
Подсела к нам и мама.
И через минуту, покорно положив голову на плечико, уснула.
Её разбудил Гришин вскрик:
– Проклятухи помехи!
Мама чуть приоткрыла глаза и тихо, вполупотай проговорила:
– Можь, вертун[13] пролетел…
Стало вроде лучше показывать.
Мама снова спокойно задремала.
– Ну опять! – горячится Григорий.
Мама приоткрыла глаза:
– Може, пьяна баба проходэ мимо нашей халабуды… Гриша! А с чего это у тебя пан тельвизор бастуе? Ты ж сёгодни перед ним увесь день приплясывал. Всё настраивал…
– Да-а… Похоже, ма, я настроил его лишь против себя.
Постепенно помехи поубавились.
Да ненадолго.
– Ну а сейчас от чего помехи, ма? – допытывается Григорий.
– Играють погано. Можь, таракан вместе с нами с печки смотрел эту кислу игру. С досады плюнул и пошли помехи…
5 мая 1979
И в аду картошку сажают
Проснувшись, Гриша потягивается на диване:
– Как там Татьяна Ивановна? Копает?
– Это та, что позавчера похоронили? – уточняю я.
– Та. Не дали ногам человека остыть[14] – скоренько оттартали под Три Тополя. Накопала горемычка себе беды… Что интересно… Покопалась в огородчике… Почувствовала себя неважнецко… Пошла в хату, вповтор села завтракать. Будто боялась, что там не дадут поесть… Про запас поела и кукнулась… «Отдала Богу душу. В хорошие, как говорится, руки». Теперь спокойнушко отдыхает на складе готовой продукции…[15] Под интерес, хоть после смерти насморк у неё прошёл?
– Не кощунствуй.
– И не думал. Она как чуяла… На днях в беспокойстве всё спрашивала себя на людях: «Неужели так и помру с невылеченным насморком?» Слышит Бог и ты тоже, не вру…
– А там лопаты дают? – ляпнул я.
Мама печально покачала головой:
– А кто зна… Скилько померло, нихто не прийшов, не доложил… И ничегошки там не продашь. Ни лишний лучок. Ни чесночок… Там в смоле кипять. Я во сне бачила. Место, як комната. Не огорожено. Котла нету. А стоит смола в метр высотою, булькае и собирае с боков в середину. В той смоле сидела морочка.[16] Качается она. Ленивой волной её носит. Колыхается то на ту сторону, то на ту.
«Ты что там делаешь?» – кричу я ей.
Отвечает:
«Картошку сажаю».
Я удивился:
– Видите! Сажает!
Мама постно поджала губы:
– Значит, там тоже сажають. Надо Богу молиться… А мы не молимся… Я як кансомолка… Будем исправляться… Я зараз сбегаю на низ. А вы отдыхайте. А завтре будем и мы сажать.
6 мая 1979
Приготовины
Тихо-натихо мне мама прошептала: