Настоящему педагогу интересно читать детские книги, интересно смотреть детские фильмы, интересно играть в детские игры. И какое счастье, когда папа и мама еще и друзья, когда ребенок ощущает их как людей, с которыми у него возникают отношения более высокого уровня, чем просто родственная – пусть даже самая горячая – привязанность.

Как хорошо, когда мы всё – интересное и неинтересное – делаем вместе. Восхищаемся вместе, удивляемся вместе, напуганы происходящим на экране вместе. Так, и только так, вы станете другом своему малышу. Вы – свой, такой же, и при этом располагаете тем неоценимым достоинством, что вы – старше, опытнее, можете все объяснить, на вас можно положиться.

«Никого!» – говорит Вера и плотно закрывает дверь в комнату, когда я прихожу к ней заниматься. Никто больше не нужен. Как гласит английская пословица, «наилучшую компанию составляют двое». «Это ко мне», – на ходу бросает 5-летний Ваня К., беря меня за руку. Мы проходим с ним в соседнюю комнату мимо маминых и папиных гостей, сидящих за столом. Взрослый человек приходит не к папе и не к маме, а к нему. Приходит не в качестве только учителя, а в качестве друга – вы представляете, что это значит для ребенка, в особенности если это ребенок с синдромом Дауна?

Сидя под накрытым ватными одеялами столом, я зимовала за полярным кругом, опускалась на дно морское в батискафе, ловила акул и китов. Какой уют, хоть и суровый, царил в нашей с Женей «палатке»: фонарик, спальный мешок, книги, оружие на стенах! В наших планах намечался поход в пески необозримой пустыни. Придя домой, я бросилась вытаскивать полосатые шнурки из всех кроссовок – желтые с черным, голубые с оранжевым… Прекрасные получатся змеи!

Этого Женю я один раз, по предварительной с ним договоренности, ударила. Он имел обыкновение посреди урока ни с того ни с сего набрасываться на меня сзади, запуская ногти мне в шею, либо хватал меня за руки, оставляя ногтями саднящие ссадины.

«Женя! – сказала я ему. – Твои припадки мне надоели. Есть такие люди – называются они истериками, – которым приходится во время приступа дать хорошую пощечину. И в следующий раз я это сделаю».

Мы сидели на нашем обычном рабочем месте под столом, накрытым одеялами, и читали книгу, когда Женя, заскрипев зубами, впился в меня мертвой хваткой. «Мы договорились», – сказала я и довольно-таки сильно хлопнула его по щеке. «Только не уходить!» – быстро ответил мне Женя. И как ни в чем не бывало мы продолжили чтение, не обменявшись больше ни единым словом по поводу инцидента.

Прошло минут сорок – и приступ повторился. «Скорее, скорее, дайте мне что-нибудь! Дайте газету!» – завопил Женя, дико озираясь. Я сунула ему газету, он вцепился в нее зубами и ногтями, разорвал пополам, сунул клочок под подушку. «Это на ужин», – сказал он. Больше Женя меня не царапал.

Если бы я ударила Женю в сердцах, он не простил бы мне этого никогда. Наши занятия пришлось бы просто прекратить. Никто не смел не только шлепнуть – пальцем его коснуться. Никто и никогда не мог навязать Жене свою волю. Когда 7-летний Женя выходил из своего подъезда и, не глядя ни направо, ни налево, шел по двору, направляясь «посмотреть памятник Чайковскому» – худенький, темноглазый, – старушки с собачками, дети, строившие теремки, разбегались во все стороны. Он не был избалован. Он просто был создан таким. Не хулиган, нет – маленький диктатор, Наполеон.

Женя въезжал на урок на сервировочном столике. Он лежал на нижнем подносе и греб руками. Либо влезал на шведскую стенку, хватался за канаты и кольца и, вися вниз головой, уверял, что заниматься можно и в таком положении. «У меня никогда не было такого ученика», – сказала я Жениной бабушке. «У вас? Ни у кого в мире не было такого ученика!»