При всей своей условности в либерализме выделяют англосаксонскую и континентально-европейскую традиции. Первая ассоциировалась со свободной торговлей, конституционализмом, парламентаризмом и укреплением демократических ценностей. Что касается континентальной европейской традиции, то основной упор делался на процессы национальной консолидации (Италия, Германия), отказе от всех форм авторитаризма. В либеральной идеологеме высоко ценится роль закона, цель которого «личная свобода и существование без насилия».[31]

Развиваясь фактически параллельно, консерватизм и либерализм взаимно обогащали друг друга. Мир развивается через противоречия, и общество, безусловно, выиграло от оппонирования друг другу двух величайших политико-правовых идеологий. Нередко консерватизм и либерализм обращались и к третьей величайшей политической доктрине – социализму, хотя традиционно этого никогда явно не признавали, за некоторым исключением. Одним словом, ни одна политическая доктрина не сохранила свою «чистоту», и консерватизм с либерализмом не были здесь исключением, в чем можно убедиться в ходе дальнейшего изложения развития этих, казалось бы, абсолютно противоположных политических теорий.

Политические и правовые идеи оказывают существенное влияние на практику государственно-правового строительства в любой стране. «Идеи правят миром» – тезис, который М. Вебер практически доказал, и довольно убедительно. Если П. А. Гольбах выдвинул только предложение, Наполеон Бонапарт как человек дела поддержал его, то М. Вебер подвел под это мощный методологический фундамент.

В. О. Ключевский заметил, что общества, свободного от идей, никогда не было. Само общество – это уже идея, потому что общество начинает существовать с той минуты, как люди, его составляющие, начинают сознавать, что они общество. Личные убеждения, становясь господствующими в обществе, входят в общее сознание, в нравы, право, становятся правилами, обязательными для тех, кто их не разделяет.[32]

Консерватизм, либерализм и социализм являются самыми заметными и влиятельными политическими доктринами за последние 200–300 лет. Их борьба и взаимовлияние – очень интересная тема для исследователя.

Клинтон Росситер совершенно справедливо заметил, что «консерватизм» – это слово, которое обычно вызывает раздражение и вводит в заблуждение. Но поскольку оно означает реальные и устойчивые способы мышления и деятельности, и маловероятно, что будет найдена какая-нибудь общепризнанная замена термину консерватизм, ему суждена долгая жизнь в качестве удобного, хотя и опасного понятия общественной науки. На исследователях, которые употребляют этот термин, лежит тяжелая обязанность проявлять максимальную точность в использовании слов, отягощенных печатью традиций и налетов эмоций.[33]

Некогда В. Вильсон произнес: «Консерватор – это человек, который сидит и думает, но чаще сидит». Интрига оправдывает себя ровно наполовину. Консерваторы никогда не стремились к политическим спекуляциям и созданию стройных убедительных доктрин. Чаще всего они занимались конкретным делом, отвечая работой на возвышенные фантазии либералов.

Писать о консерватизме как явлении и консерваторах как о людях с определенным стилем мышления – довольно проблематичная задача. Как здесь не согласиться с И. Б. Сокольской, которая пишет о том, какой сложной научной проблемой стала идентификация ранее вполне определенных теорий, представленных теми или иными национальными научными школами. Информационные потоки, ускорение ритма жизни порождает синдром «Вавилонской башни», когда терминологически невнятный язык порой мешает ученым понимать друг друга. Все чаще научные споры заходят в тупик, так как в их ходе неизбежно возникает вопрос: «А что Вы понимаете под социализмом, коммунизмом, консерватизмом, современностью и т. д.?»