Представительницы правящего рода не только владели собственными улусами, но и время от времени, как и в период Монгольской империи, принимали на себя бразды правления тем или иным владением – вплоть до ханского аймака. Так, толмач Панфил Семенов, отправленный в качестве посла к Сэчен-хану Шолою (1630–1649), прибыл в его владения, когда хан уже скончался, и все переговоры с русским дипломатом вела его вдова «Тайка» (Ахай-хатун) вместе со своим зятем Турукай-«табуном»[105]. Сын боярский Игнатий Михайлович Милованов по итогам поездки в урочище Керулен в 1690 г. сообщал, что ранее здесь «кочевала мунгальская баба Далай-катуня, а после де ее кочевал в тех урочищах ее сын Ахай Дайчин»[106], т. е. даже при наличии наследника мужского пола его мать являлась полноправной правительницей.

В записках дипломатов встречаются сообщения и о семейно-правовых особенностях, а именно брачных отношениях, которые (как и в более поздние времена) отличались высокой степенью свободы отношений супругов. В статейном списке Ф.А. Головина упоминается, что из Селенгинска бежала «мунгальская баба», «не захотя жить с ним [мужем. – Р. П.]» из-за дурного обращения, и русские власти потребовали у монгольских правителей ее выдачи как русско-подданной, при этом не упоминается, планировалось ли вернуть ее мужу[107].

Вместе с тем женщины низкого происхождения у монголов, как и прежде, нередко являлись имуществом, которое можно было продать или даже подарить. Я. Тухачевский совершенно спокойно упоминает, что в качестве ответного дара от Алтын-хана на московское «пожалование» он и один из его спутников получили по «девке»[108]. В «Ведомости о китайской земле…», составленной в Тобольске по распоряжению воеводы П.И. Годунова в 1669 г. на основе рассказов тех, кто побывал в монгольских и цинских владениях, также упоминается, что пленниц направляли в империю Цин в качества «ясака» (дани) императору и как «ясыр» (пленниц) на продажу[109].

Что касается наследственных отношений у монголов XVII в., то о них нам удалось найти всего пару упоминаний, и оба они связаны с наследованием власти правителя. Так, Турукай-«табун», зять покойного Сэчен-хана Шолоя сообщил русскому толмачу П. Семенову, что после хана осталось 12 сыновей, «и меж ими ныне [смятенье]»[110], т. е. отсутствие порядка престолонаследия, в свое время вызвавшее немало смут в Монгольской империи и государствах Чингизидов, оставалось актуальным и для Монголии в рассматриваемый период.

Точно так же новый хан мог подтвердить, а мог и отвергнуть любые волеизъявления своего предшественника, включая его обязательства международно-правового характера. Тот же Турукай заявлял, что как только новый хан будет избран, ситуация с шертью московскому царю вновь будет обсуждаться[111]. Другой же монгольский правитель, Сэчэн-нойон, в отличие от своего покойного отца, решил «быть в совете» с московскими государями[112]. Лубсан, сын и преемник Алтан-хана Омбо-Эрдэни (1657–1686), в ответ на слова красноярского пятидесятника Родиона Кольцова о том, что его отец шертовал московскому царю, заявил, что отец его был «стар», и его воля не распространяется на действия его сына и наследника[113].

Преступления и наказания. Наконец, в посольской документации имеются также немногочисленные, но яркие сообщения об отношениях в сфере преступлений и наказаний. Традиционно суровые наказания предусматривались за преступления в сфере государственного управления. В пользу такого предположения говорят сообщения русских дипломатов о преступлениях, жертвами которых становились подданные московских царей. Одним из самых распространенных имущественных преступлений среди монголов был угон скота – зачастую во время набегов на русские пограничные территории. Когда дипломаты в переговорах с ханами поднимали вопрос о возвращении похищенного и наказании виновных, монгольские правители обещали не только вернуть скот, но и сурово наказать похитителей – вплоть до казни тех, кто будет признан виновным в подстрекательстве к набегу или укрывании похищенного скота