Среди западных путешественников, побывавших в Монголии во второй половине XIX – начале XX в., можно выделить весьма специфическую группу в сравнении с их российскими современниками. Речь идет о туристических поездках в монгольские земли. В самом деле, среди отечественных путешественников, побывавших в Монголии с подобной целью (и оставивших записки), можно назвать, пожалуй, не более двух-трех человек: князь К.А. Вяземский, Е.П. Демидов (князь Сан-Донато) и А.П. Беннигсен.

Европейцев же, отправлявшихся в Монголию для собственного удовольствия и удовлетворения своего любопытства или жажды опасностей и при этом не поленившихся описать свои впечатления, оказывается гораздо больше. Помимо вышеупомянутых британских офицеров Суэйна и Эвертона, а также консула Кемпбелла, которые под видом туристов осуществляли разведывательную деятельность, среди таковых можно назвать англичан А. Мичи и У.Д. Гарнетта, французов В. Меньяна и Р. де Баца, шотландку К.Ф. де Бурбулон (супругу французского посла в Китае), американку Э. Кендалл. Записки этой категории путешественников, конечно же, отличает акцентирование внимания на экзотике и опасностях путешествия (истинных или мнимых). При этом, наряду со сведениями, присутствующими и у других авторов, в них могут встретиться весьма любопытные детали, дополняющие наши представления об особенностях государственного и правового развития Монголии на том или ином этапе ее истории в рамках исследуемого периода.

В отличие от российских путешественников, среди их западных коллег было весьма немного тех, кто посещал Монголию именно с научными экспедициями. Пожалуй, формально таковым являлся только швед С. Гедин, и то побывавший в Монголии в этот период весьма кратко, по пути из Восточного Туркестана[61]. Тем не менее ряд лиц, формально относившихся к другим профессиям и занятиям, впоследствии зарекомендовали себя именно как монголоведы, оставившие значительный след в изучении географии, истории, филологии, флоры, фауны, религии и т. д. Это относится, в частности, к вышеупомянутым французским миссионерам Гюку[62], Габе и Давиду, а также к американскому дипломату У.В. Рокхиллу.

Итак, мы могли убедиться, что круг путешественников, побывавших в Монголии в XVII – начале XX в. был весьма широк и разнообразен по национальной и социальной принадлежности, сфере занятий и целям поездок. Безусловно, интересующие нас сведения о государственности и праве монголов, содержащиеся в их записках и сообщениях, далеко не равноценны: у одних встречаются лишь краткие упоминания о каком-то конкретном правовом аспекте монгольской жизни, другие достаточно подробно описывают различные сферы властных и правовых отношений. Тем не менее мы не вправе игнорировать даже самые краткие и лапидарные сведения, поскольку в сочетании с другой информацией они также представляют интерес для исследователя политических и правовых реалий Монголии рассматриваемого периода[63].

Как уже отмечалось, именно в XVII в. началось установление и развитие связей Московского царства с монгольскими народами и государствами. Первые контакты в самом начале столетия имели место между русскими дипломатами и калмыками – частью ойратского народа, переселившейся в российские владения. Однако уже в середине 1610-х годов начинается обмен посольствами с правителями Северной Монголии (Халхи). Московские дипломаты в своих «статейных списках» (отчетах) и «сказках» (устных рассказах) по итогам поездок к монголам освещали различные стороны их жизни и деятельности.