– Явно, – сказал он.
– Значит, более, чем кому-нибудь, идет лгать правителям общества – либо ради неприятелей, либо ради граждан, когда имеется в виду общественная польза, а всем прочим это непозволительно. И ложь частного человека пред такими-то именно правителями назовем столь же великим, даже еще большим грехом, чем неверное показание больного пред врачом, либо гимназиста пред педотрибом, касательно их телесных ощущений, или чью-либо скрытность пред кормчим в рассуждении корабельщиков, то есть что сделал кто-нибудь либо сам, либо его товарищ.
– Весьма справедливо, – сказал он.
– Поэтому, если правитель обличает во лжи тех из граждан, которых название: мастер народный вещун, например, болезней целитель и делатель копий[145], то наказывает их как людей, вносящих в город, будто в корабль, разрушительное и гибельное орудие.
– Особенно когда к словам присоединяется и дело, – примолвил он.
– Что же? Не нужна ли нашим юношам и рассудительность?[146]
– Как не нужна?
– Важнейшее же дело рассудительности не в том ли большею частью состоит, чтобы быть послушными правительству, а самим управлять своими удовольствиями в отношении к пище, питью и любовным наслаждениям?
– Мне кажется.
– Поэтому мы признаем, думаю, хорошими такие слова, какие Диомид говорит у Омира:
И следующие – подобные им:
Равным образом и другие такие же.
– Хорошо.
– Напротив, вот эти:
и следующие за ними – хороши ли будут, когда такие и подобные дерзости частный человек словом или делом выражает правителям?
– Нехороши.
– Ведь слушать их юношам – с рассудительностью-то, думаю, несообразно; а если они доставляют какое-нибудь иное удовольствие, то нет ничего удивительного. Или как тебе кажется?
– Так, – сказал он.
– Что ж? Мудрейшего человека заставлять говорить, что, по его мнению, превосходнее всего, когда:
говорить это годится ли, думаешь, для побуждения юноши к воздержанию? Или следующее:
А прилично ли рассказывать, что Зевс, в минуты сна, успокоившего прочих богов и человеков, один бодрствовал и, воспламененный пожеланием любви, легко забыл о всем, что прежде хотел рассказывать; будто он был так поражен взглядом Иры, что даже не согласился идти в свою опочивальню, но решился удовлетворить себе тут же, на земле, и сказал, что подобной страсти не чувствовал
Да не следует говорить и о том, как Ифест, по такой же причине, оковал Арея и Афродиту[153].
– Конечно, клянусь Зевсом, – сказал он, – это, по моему мнению, не годится.
– Напротив, надобно видеть и слышать то, – продолжал я, – что люди, достойные похвалы, рассказывают и делают по отношению к умеренности во всем, например:
– Без сомнения, – сказал он.
– Конечно, не должно позволять и того, чтобы наши люди были взяточниками[155].
– Никак.
– Стало быть, не надобно петь им, что
Не надобно также хвалить и Ахиллесова дядьку феникса, будто бы он справедливо советовал своему питомцу помогать ахейцам, если они принесут ему подарки, а без подарков не оставлять гнева[157]. Да мы и не допустим, и не согласимся, будто Ахиллес был столь корыстолюбив, что мог взять подарки