. Как ни странно, данную мысль и данный перечень можно без каких-либо изменений приложить не только к финансовому праву (для него это давно естественно), но и к праву уголовно-процессуальному, испытывающему сегодня столь же очевидное вмешательство со стороны и ОЭСР, и Всемирного банка, и Международного Валютного фонда, и иных подобных международных организаций, а иногда и «международных переговорных объединений». Другое дело, что, в отличие от финансового права, круг международных организаций, ныне влияющих на уголовный процесс, финансово-экономическими регуляторами не ограничивается – никуда с этого поля не делись ни универсальные международные организации (допустим, разнообразные структуры, выстраиваемые вокруг ООН, Евросоюза, Совета Европы), ни организации сугубо правозащитные (скажем, БДИПЧ ОБСЕ), ни организации, призванные обеспечивать общую или региональную безопасность (ОБСЕ, ЮНОДК – Управление ООН по наркотикам и преступности и т. п.)205. Кроме того, уточним, что применительно к уголовному процессу речь идет не столько о создании в интересующем нас контексте «внешних мягко-правовых норм» – они создаются на вполне официальном уровне (о чем см. ранее), сколько о влиянии на создание норм вполне жестких, т. е. норм национального уголовного судопроизводства, отраженных в УПК, законах и т. п., причем без малейшего упоминания международных организаций, в инициативах и политико-экономическом давлении которых и следует искать истоки соответствующих норм. Это и позволяет нам оценивать данный тип вмешательства как «неофициальное», что не означает отсутствие в нем политической жесткости и сущностной (для понимания смысла уголовно-процессуальных преобразований) значимости.

Именно вмешательство международных организаций – важнейший фактор, позволяющий объяснить типовой характер почти всех новейших постсоветских уголовно-процессуальных кодификаций, разрабатываемых словно по единому шаблону, когда возникает впечатление, что государства не занимаются более правотворчеством в сфере уголовного судопроизводства, а заключают некий «договор присоединения» к единой кем-то сконструированной модели УПК206 или в каких-то случаях тянут более или менее продолжительное время, пытаясь от его «подписания» уклониться. В то же время, в отличие от 1990-х годов (Модельный УПК для стран СНГ, принятый Межпарламентской Ассамблеей государств-участников СНГ 17 февраля 1996 г.), сегодня никакого модельного УПК не существует: ни в доктринальном смысле, ни в смысле softlaw. Его никто не обсуждал, не принимал, не публиковал. Нет и никакой внятной прямой межгосударственной политической координации, позволяющей понять, почему, допустим, стремящаяся в ЕС Украина и совершенно туда не стремящаяся Киргизия (не говоря уже о других различиях между двумя этими странами) принимают с интервалом в пять лет похожие как две капли воды УПК со всеми уже навязшими в зубах типовыми постсоветскими институциональными решениями (отказ от стадии возбуждения уголовного дела, «следственный судья», негласные следственные действия, цифровизация, медиация и т. п.)? Откуда тогда такое единство? Ключевая причина – своего рода «сетевая» деятельность разнообразных международных организаций, оказывающих на постсоветские государства давление по имплементации типовых глобальных уголовно-процессуальных инициатив и взявших под «неофициальный» контроль сам процесс уголовно-процессуальных кодификаций, максимально его ускоряя и влияя на его сущностное наполнение. В данной ситуации отмечается то явление, о котором мы упоминали ранее, когда неординарные усилия США по вмешательству в процесс, допустим, принятия УПК РФ были относительно быстро, но для внешнего глаза неброско заменены на много более системную и эффективную сетевую активность международных организаций, направленную на создание инфраструктуры перманентного влияния на национальное уголовно-процессуальное правотворчество.