И тут Юру вызывает «для разговора» его научный руководитель. Как родная мать, она пестовала своего любимца все последние годы. Вид у неё был растерянный, цвет лица зелёный. Её интересовало следующее:

– Кто такой Илья Вольман?

– Это мой дядя, – был единственно возможный и известный им обоим ответ.

– А где он сейчас?

– В Америке.

На этом «разговор» закончился. И начался истерический монолог перепуганной женщины, суть которого сводилась к Юриному «вероломству», позволившему ему столько лет скрывать чудовищную свою личину и покрывать «изменника Родины». Как удалось понять Юре из этого монолога, основная претензия состояла в том, что он не рассказал об «американском дядюшке» несколько лет назад. Это, видимо, следовало сделать в первую минуту после знакомства с научным руководителем. А теперь из-за его «подлого» поступка несчастная женщина очень бледно смотрелась на учёном совете, когда чересчур активно выдвигала Юрину кандидатуру. Её даже пристыдили товарищи из парткома.

В интернатуру, разумеется, Юру не взяли. Вместо него вожделенные кафедральные места были отданы двум тихим девочкам, о которых до этого никто ничего не слышал ни на потоке, ни в студенческом научном обществе, но положение чьих отцов делало их заслуги необязательными. Этим закончилась Юрина обещавшая стать блистательной кафедральная карьера. В документах по распределению двусмысленности не было: новоявленный доктор направлялся в посёлок в четырёхстах километрах от Новосибирска. Это был даже не райцентр.

Такой поворот судьбы Юра переживал тяжело, но, к счастью, недолго. Он отправился в Комитет здравоохранения и попытался выяснить, есть ли возможность перераспределиться хотя бы в городскую интернатуру. Однако его нежелание работать в глубинке вызвало бурю праведного негодования председателя Комитета. Юра ушёл, не получив ответа на свой вопрос, но зато выслушав лекцию о том, как почётно работать на благо страны, вскормившей и обучившей тебя. Вечером он уже сидел в библиотеке и читал Трудовое законодательство, одна из статей которого гласила, что если младший из супругов заканчивает институт и становится специалистом, его можно распределить только по месту работы старшего супруга.

Через неделю на выпускном вечере он познакомился с подругой своего приятеля – выпускницей строительного института. Она была на год его старше и уже год как работала в Новосибирске. Отзывчивая девушка вошла в положение неотразимого юноши и в тот же вечер с благословения приятеля они решили зарегистрировать брак. Единственным её условием было не сообщать об этом её матери. Того же, впрочем, хотел и Юра. Через месяц они расписались в районном ЗАГСе, и на следующий день Юра стучался в знакомую комитетскую дверь, только уже не с глупыми вопросами, а со свидетельством о браке и заявлением в руках.

Можно себе представить реакцию председателя Комитета. Брызжа слюной, тот вспомнил все прегрешения сынов Израилевых в мировой истории, но заявление был всё-таки вынужден принять. Вскоре Юра получил новое место работы. Однако Родина оказалась по-иезуитски изощрённее еврейского юноши: это был фельдшерский пункт в восьмидесяти километрах от Новосибирска, сущая дыра. Претензий, однако, быть не могло – административно эта дыра относилась к городу.

Вышло так, что Юрина борьба за справедливость вывела его к той же линии старта, с которой он начинал, но уже закалённого и готового к дальнейшей борьбе. Фиктивный брак закончился настоящим разводом: ребята «потеряли» свои паспорта и получили новые, чистые и красивые.

В Новосибирске доказывать уже было нечего и некому. Демонстрировать Родине свою профпригодность он решил в Риге. Столица Латвии была наиболее западным и в прямом, и в переносном смысле городом Союза. Они собрались туда с приятелем – таким же отчаянным парнем из строительного института. Мама, благословляя сына, достала из комода скопленные за многие годы сбережения – пятьсот рублей.