Ныло тонкой приятной болью сердце и щекотало в носовом проходе при виде удрученного, потерянного, но как бы бодрого, благожелательного круглого лица, первого лица социалистической империи, когда с него с некоторой торжественной церемонностью срывали президентские погоны, регалии и заслуженные нашивки за ранения в битвах за перестройку, за новейшее мышление. Причем сдирал погоны атлетический, с пышной седой шевелюрой господин, который в недавнем прошлом служил у его ноги, затем был чрезвычайно больно и унизительно бит им, его строгим хозяином. Впрочем, когда опять же прилюдно унижали-издевались над седым атлетом, я искренне хлюпал носом и осыпал тайными проклятьями его меченого хозяина-говоруна.

Вообще я никогда не предполагал, что эти, как бы политические, баталии по моему личному телевизору могут быть захватывающе интересны своей непредсказуемой мелодраматичностью. Куда там коллизиям и сюжетам индийского кино…

Иногда я впопыхах ошибался, принимаясь баюкать свою жалость к славному достойному господину, которого изничтожают (разумеется, словесно) не только на улицах, в каких-нибудь родимых очередях, но и на всех подряд съездах народных волеизбранников.

К примеру, как дерзко и непочтительно «пинали» это милое круглоликое существо, внучка́ знаменитого детского сочинителя, – и все-таки под жеребячье улюлюканье в свое время вытурили из премьерского креслица. Так нет же, круглоликое существо нынче опять в почетном седле-креслице, опять же личной партией хороводит. Видимо, и моя тайная хула на головы тех народных жеребцов сыграла свою положительную роль.

Впрочем, тех непокорных жеребцов его приемный отец-хозяин-атлет в одночасье разогнал, попужав для острастки танковыми пульками, а фанатичных, допустивших кровавое непокорство вожаков-самцов на время упрятал в тюремный сруб.

И нынче я в некотором как бы чувственном тупике: на кого же нынче обрушить свою застоялую, приусохшую жалость?

По всему видно, что моим актерски чувствительным нервам нынче придется взять длительный отпуск без содержания – по семейным, так сказать, обстоятельствам.

А в сущности, все эти новейшие (а возможно, и вытащенные из пропасти сгинувшего прошлого) государственные приключения никоим образом не затрагивают моей нынче вполне сложившейся семейной жизни. Государство, которое совсем недавно носило такое длинное имперское торжественно-претенциозное название, а нынче зовется скромно – Российская Федерация, – так вот этой самой федерации в лице ее служащих чиновников всегда было, а уж теперь и подавно наплевать на мою личную жизнь. На мои жалкие писательские гонорары. При товарище Сталине сие пособие называли более точно: трудодни. Им наплевать на еду-питье, то есть на количество и качество. Отравления с летальным исходом алкогольными продуктами с заводской маркировкой ведь обычное дело, почти как пошлый насморк, от коего обыкновенный порядочный обыватель не застрахован. А пищевая интоксикация вообще сплошь и рядом. А неуютное вредноноское заграничное барахло – кроссовки-однодневки, китайско-американские пуховики, в которых пух в основном утепляет-топырится в нижней части, а как же он, милый, колется и лезет, точно из прохудившейся, измочаленной подушки.

Одна в основном услада: странно непахучая забугорная «смирновка», которая употребляется в один присест без особого вреда для головы и походки, и полулегальные притоны терпимости или срочные услуги на дому профессиональными мастерами массажа.

Собственно, эти два, случайно пришедших мне в голову примера перетянут чашу весов в пользу демократии, заставив другую чашу с ворохом тяжеловесных социалистических завоеваний взметнуться вверх для презренного обозрения всеми цивилизованными гражданами свободного мира. Мира капитала.