Армейские стереотипы сохранились на уровне 30-х годов, когда в армию призывались ребята из умирающих от голода деревень. Их в армии кормили и одевали. И что тут было думать об увольнении, когда тысячи и тысячи людей гибли в сталинских лагерях!

Я ушел служить уже женатым. За все время службы никто из моих командиров не поинтересовался, как дела в моей семье, не нужно ли мне съездить домой. Кстати, в других соцстранах эти вопросы решены. Я понимаю, что у нас в стране совсем другие расстояния, но, может быть, необязательно парню с Дальнего Востока служить в Белоруссии, а украинца отправлять на Камчатку… Здесь есть над чем подумать.

– Мне лично не давал покоя вопрос: что случилось с молодым солдатом, которого нашли в финале повести у железнодорожной насыпи. Был ли он сбит поездом? Или наплакался и безмятежно спал?

– Я люблю открытые концовки – они оставляют больше пищи для ума. Но по логике вещей молодой солдат должен был погибнуть – пожалуй, я отвечу так.

– А будет ли практическая польза от того, что явление дедовщины получило такую огласку? Вот многие матери, знаю, не на шутку встревожились…

– Я надеюсь, что польза будет, надеюсь, что сама полемика вокруг повести принесла пользу. Правда, в некоторых армейских частях всеми путями пытались запретить чтение повести, номер «Юности» изымался из библиотек. Но я верю, что старослужащий, прочитавший ее, занося кулак над молодым воином, задумается: а не случится ли с ним то, что произошло с ефрейтором Зубовым? Я надеюсь, что офицер, который хочет поскорее уйти домой и оставить подразделение на старослужащих, тоже об этом подумает.

Одна из бед армейских, на мой взгляд, – то, что нивелировался авторитет младших командиров. Главнее тот, кто больше прослужил. Дефицит на настоящих старшин… Но будем откровенны: дедовщина проникает в армию с «гражданки». Парень в повседневной жизни видит, что и здесь есть «старики» и «салаги». И если в принципе существует такая мораль, то почему он должен в армии жить по строевому уставу?

– Очевидно, читатели вправе ждать от вас нового интересного произведения?

– Сейчас я заканчиваю работу над повестью «Вид из президиума» (впоследствии повесть вышла под названием «Апофегей». – Ю. П.) – это первая вещь, которую я написал в период перестройки. Но предвижу определенные трудности с ее прохождением. Это повесть о партийных работниках, в ней я попытался разобраться, как хороший, честный парень из простой рабочей семьи превращается в того чиновника, которому мы «обязаны» многими нашими сегодняшними бедами. Еще недавно об этом не принято было писать. Пытаюсь смоделировать и отношения к слою аппаратчиков со стороны людей, к нему не принадлежащих. Там у меня получаются антиподы: партийный функционер Чистяков и его подруга Надя Печерникова. Она представляет совсем иной социальный тип, иронически относится к аппаратчикам, не верит в их созидательные силы. И своего возлюбленного старается не пустить, вырвать из этого слоя. А его туда затягивает невольно. Вообще когда у нас заходит речь о партийных работниках, мы цепенеем и выпучиваем глаза… Отношение сейчас к партийным функционерам неоднозначное, и я тоже пытаюсь разобраться в этом.

– Вы предрекаете проблемы с прохождением «Вида из президиума». Но обоснованно ли?

– Уже шла перестройка, когда совместно с Евгением Габриловичем мы написали киносценарий, посвященный жизни партийных работников. Его одобрили и благополучно положили под сукно. Это сценарий для «Мосфильма» о молодой женщине – партийном работнике. Он уже был запущен в работу, но вдруг вокруг него начались какие-то странные маневры… И тогда я решил выразить свои мысли в литературном произведении, которое совершенно самостоятельно и никакого отношения к киносценарию не имеет. Здесь мне не нужен ни режиссер, ни оператор, ни актеры. Я писал его с таким ощущением: напечатают – хорошо, не напечатают – значит, не напечатают. Главное, чтобы модель, созвучная моему мироощущению, состоялась.