Витте отдал приказ Трепову, возглавлявшему силовые структуры, чтобы «полиция не мешала народу ликовать по случаю манифеста о свободах». Ликования не было. В столице слышались залпы, в вельмож, сотворивших «свободы», летели камни. Толпа останавливала придворные кареты даже у Зимнего дворца, высаживала седоков, «слышалась площадная ругань», «летели камни», «раздавались залпы»^>16. Вскоре за тем последовали новые баррикады, Пресня и новые «иллюминации» в помещичьих усадьбах.

Не случайно император оставался до глубокой осени в Петергофе, откуда было удобнее, чем из Царского Села, бежать за границу. Такой исход событий вовсе не исключался.

Характер основополагающих нормативных актов, определивших на многие годы облик, состав, действия высших государственных властей, невозможно понять вне контекста с политическими реалиями, борьбой политических сил. В той тревожной обстановке высшие сановники империи нередко круто меняли свои взгляды, как образно выразился едкий Победоносцев, у многих «в голове запело сразу по три петуха». «Гонитель земств» граф Витте становится на какой-то час «глашатаем либерализма», диктатор, ультрамонархист генерал Трепов начинает ратовать за формирование ответственного кабинета министров за конституцию по французскому образцу. Едва ли не один Победоносцев предпочел, не изменяя принципам, уйти в отставку, но не проделывать вместе с Витте сомнительные пируэты.

Главное в этом калейдоскопе событий, лиц, поступков, деклараций – это быстро наступившее у императора понимание событий, а именно: Октябрьский манифест вопреки уверениям Витте не принес немедленного успокоения страны, его объявление вызвало не ликование, а скорее возмущение если не всего народа, как утверждали левые радикалы, то, во всяком случае, значительной части интеллигенции (образованного меньшинства, элиты) и простого люда в городе и деревне. О крестьянском требовании всей земли и всей воли премьер забыл. «Опять нас обошли господа перед царем», – негодовали крестьяне. Если успокоения нет, то и все уступки были напрасной жертвой, ошибкой, какую следует незамедлительно исправить, насколько это позволяют обстоятельства. Такова была позиция Николая II в период осени 1905 – весны 1906 г. – то есть перед созывом Думы, в недели и месяцы ее создания.

В который раз русский народ подвела надежда, что одним взмахом меча или росчерка пера по «манию царя» можно все изменить к лучшему, водворить в одночасье спокойствие, обеспечить благополучие, конечно же всеобщее, вызвав благодарность и ликование осчастливленных верноподданных.

Так было и в 1905 г., когда стало ясно, что мгновенного успокоения нет и скоро не предвидится, все взоры с негодованием обернулись к графу Витте – как же, обещал, уверял, успокаивал. И каждое новое сотрясение, новая стачка, иллюминация, убийство вызывали новый приступ негодования.

К прискорбию Витте, ситуация после 17 октября отнюдь не улучшалась, а, наоборот, усложнилась, обагрилась новыми потоками крови. Правые ненавидели премьера за умаление самодержавия, либералы-конституционалисты ему не доверяли, левые боялись, что революция, которую они предвкушали, ускользнет из их рук в случае успеха реформ. «Ничего не изменилось, борьба продолжается», – заявил П.Н. Милюков. Лев Троцкий, писавший в свежесозданной газете «Известия», был более конкретен и решителен: «Пролетариат знает, чего он не хочет. Он не хочет ни полицейского душителя Трепова (начальник полиции), ни либерального мошенника-финансиста Витте, ни волчьей морды, ни лисьего хвоста. Он отвергает полицейский кнут, завернутый в пергамент конституции»