какими-либо законами. Еще и в XVI–XVII столетиях иные, кто побогаче, держали до семи жен, переняв обычай многоженства у местного населения. Кто сколько мог прокормить. Также от прокорма зависел, по-видимому, и размер дружин местных «ватаманов» в те еще «темные» века. Москвичам приходилось многажды завоевывать Вятку, а она вновь и вновь выставала, разбойная, вольная, прежняя и только уже под тяжелой рукой государя Ивана III смирилась, прочно войдя в разросшееся Московское государство. А раньше того, за столетие и за два, да и за три, бежали сюда изобиженные собственным правительством новгородцы и, люто возненавидев изгнавшую их родину, отчаянно сопротивлялись всем попыткам Господина Великого Нова Города протянуть и сюда свою государственную длань. Понятно, почему и Анфал Никитин, отбившийся от погони, устремил именно сюда, на Вятку, в Хлынов городок – крепость, рубленые городни которого висели над высоким обрывом, в то время как река, едва умещаясь в берегах своих, полно и властно перла низом, волоча вырванные с корнем мохнатые дерева, трупы утонувших в половодье зверей, сор и щепу человечьих селений, перла стремительно, закручиваясь водоворотами, а красная рыба, всплескивая, выпрыгивала из воды, пробиваясь против течения к истокам, дабы там выметать икру и умереть. Над рекою тек ровный сдержанный гул. Вода подступала вплоть к торговым рядам и амбарам низкого берега, и купеческая чадь, спасая хозяйское добро, стояла с баграми, отпихивая проносящиеся мимо бревна, одного удара которых хватило бы, чтобы развалить любой самый крепкий сарай или амбар. Другие катали бочки, выносили кули и укладки, складывая их под рогожные навесы выше по берегу. Давненько не видали такой высокой воды!

Изрядно вымотанные Анфаловы молодцы с трудом добрели до города. По раскисшей весенней земле добро везли санями, скользившими по грязи, и немногими возами, колеса коих по ступицу уходили в мягкую землю. Кони в мыле, люди в поту – рубахи хоть выжимай. Но довололись, чая обрести ночлег и кров, ибо убеглых от новгородской власти Вятка принимала охотно. Конечно, не все содеялось гладко и враз. Единой власти в Хлынове не было, и принимать не принимать, давать не давать ночлег и корм решали сами жители – хозяева города, собирая род новгородского «совета вятших». Впрочем, Анфала знали, вернее слыхали о нем, к тому же он пришел не один, а привел с собою какое-никакое, а войско, да еще хорошо оборуженное: у многих бронь, у всех сабли или мечи, луки, колчаны, полные стрел, – весь ратный наряд, с коим не страшно и на медведя выйти, а хошь и на ратного татарина.

Сперва устраивались. Ругались и били по рукам. Анфал медведем ходил из дома в дом, властно устраивал своих, беседовал и с гостями торговыми, обещая им то, что мог обещать: новый поход на немирных соседей, нападавших на купеческие караваны. Купцы чесали в головах, щурились. Кряхтели, поглядывая на уверенного в себе Анфала и думая про себя: таких-то молодцов и у нас хватает! Все же кое-какой припас, муку, рыбу, сколько-то солонины, сколько-то бочек соленых грибов и квашеной капусты, дожившей до весны, сумел получить, расплачиваясь обещаниями богатой доли из будущей добычи. Людей прежде всего нать было накормить!

Дома (и дом-то не дом, а временное уступленное ему жило!) доругивался напоследях, крыл почем зря торговых толстосумов, рычал, сжимая кулак, коим мог, ударом по темени, свалить и быка. Но тут, перед властью серебра, и сила казала бессилье. «Дай час», – хрипел Анфал.

Однако – обустраивались. Из приведенной дружины к местным атаманам не ушел никоторый. Парились в банях, вычесывая дорожных вшей, лечили кое у кого загнившие раны. Сбегавши в лес и свалив матерого лося с двумя оленухами, отъедались мясом, жестким по весне, но все же свежатиной! А когда удалось самому Анфалу свалить медведя – тоже худого, только-только вылезшего из берлоги, – устроили пир. Откуда-то достали оков ячменного пива. Сидели в горнице и на дворе. Пили, пели, пробовали плясать. День был хорош, тепел, даже жарок. От волглых зипунов валил пар. На диво проворная, хоть и не видная собою Анфалиха