Афанасий Иванович к появлению сына отнесся наружно, по крайней мере, довольно равнодушно.

Когда Арина Петровна, еще слабая от перенесенных ею нечеловеческих мук, но со счастливою улыбкой, светившеюся в ее кротких глазах, развернула плотного и красного, как вареный рак, мальчугана, Афанасий Иванович, только что вошедший в спальню жены «поздравить» ее, покосился на сына и сдвинул брови.

– Сын? – спросил он, смотря в угол.

– Сын, Афанасий Иванович! – ответила Арина Петровна, с гордостью глядя на мужа.

– Это хорошо… для фирмы! – проговорил он и тотчас же обратил внимание жены на паутину, висевшую в углу.

За первым сыном, спустя три года, явился второй, а за ним, через такой же промежуток, и третий. Дети росли, бегали в приходскую школу и затем поступали в лавку. Арина Петровна изливала на них всю свою материнскую нежность и не заметила, как состарилась, деля со своими ненаглядными сыночками и радость, и горе.

Любимцем отца был старший, Андрей, точная копия с Афанасия Ивановича, сухой, суровый, но душой и телом преданный делу, за которым он, как выражался сам Афанасий Иванович, издыхал, как собака. Аршинов гордился им и, где только мог, нахваливал сына.

– У меня Андрей – золото! – говорил он, самодовольно поглаживая бороду. – Захочет – на горе грязь сделает!

Женил его Афанасий Иванович рано; Андрею не было еще и двадцати лет, как отец повез его смотреть дочь фабриканта Неплюева; свадьбу сыграли в две недели. Агния Васильевна оказалась кроткой и любящей женой. Она всей душой привязалась к Андрею и, несмотря на его сухость, была уверена, что Андрей любит ее больше всех на свете. Сильно печалило и ее, и старика Аршинова одно обстоятельство: у Андрея не было детей. Это обстоятельство заставляло бездетную молодую женщину ежегодно по нескольку раз ездить на разные богомолья, на которые изредка сопровождал жену и Андрей.

Второй сын Аршинова, Иван, был, что называется, ни рыба ни мясо. И к делу особенно не прилежал и от дела не бегал… Ко всему относился он флегматично, хотя и бывали моменты, когда его, что называется, «прорывало». Иван закучивал, пропадал дня на три, на четыре, затем являлся, как ни в чем не бывало, прямо в лавку и принимал в палатке ужасную трепку от отца.

После «внушения» он неторопливо сходил вниз и, поправляя прическу и костюм, совершенно спокойным тоном спрашивал у младшего брата Сергея:

– Что нового в газетах пишут, Сергей?

– Ничего особенного, – ответил тот.

– И Катков ничего?

– И Катков ничего.

– Тэк-с… Дай-ка «мемориал». Калинкину продали… Васютину тоже… Хорошо-с!.. Значит, я в Лопашев ушел… слышишь ты, ученый?

Тем и кончалось до следующего «прорыва». Такие «прорывы», разумеется, сильно не нравились Афанасию Ивановичу, жившему по строгим традициям отцов и дедов, а он спал и видел, как бы только женить Ивана.

Младший, Сергей, был резким контрастом своих братьев. Чрезвычайно подвижный, приветливый и деликатный со всеми, он обладал удивительно доброй душой и любящим сердцем. С малых лет он пристрастился к книге и плакал, как ребенок, когда его отец взял из школы. Его любознательный ум жаждал знания и света, он мечтал совсем не о той дороге, которая вела из Замоскворечья на Варварку, но суровое veto отца сразу порвало все его порывы и мечты.

Он боготворил свою мать и боялся отца.

Будучи еще ребенком, он уже не любил его, инстинктивно возмущаясь его деспотическим отношением ко всей семье; с того же самого дня, как отец посадил его за конторку в лавке, он почувствовал, что в сердце его родилось новое неприязненное чувство к тому, кто разрушил его планы и надежды.