– Вас зовут Мари-Клер? – спросил он по-французски и, отломив ветку с пышным розоватым цветком, протянул девушке. – Князь Александр Потемкин, – представился он с улыбкой, отметив, насколько смуглее кожа приезжей француженки, чем у Тани, например, но все же светлее, чем у княжны Лейлы, и кажется совершенно матовой. От взгляда его ярких зеленоватых глаз, блестящих на загорелом лице, девушка смутилась, на щеках ее вспыхнул румянец, но цветок она приняла, даже присела в реверансе…

– Да, да. Тот самый Александр Потемкин, дорогая моя, которого мы не дождались вчера за ужином, – вслед за Мари-Клер из аллеи вышла княгиня Орлова, одетая в черное монашеское одеяние. Темно-русые волосы княгини с проседью зачесаны были гладко, у все еще прекрасных, искрящихся глаз сложились неумолимые морщинки. – Здравствуйте, Сашенька, – приветствовала она полковника. – Позвольте заметить, что припозднились вчера, ваша светлость.

– Драгоценная моя Анна Алексеевна. – Александр склонился, целуя руку княгини. – Я полагаю, что вы-то простите меня. Неужто с покойным Михаилом Андреевичем ничего подобного не случалось? – поинтересовался он лукаво.

– С покойным Михаилом Андреевичем по молодости еще не такое случалось, – согласилась с ним Орлова, – да и на старости бывало, честно признать. Потому я на вас, Сашенька, не сержусь, а вот матушка ваша, Елизавета Григорьевна, гневается.

– Так моя матушка по благословенной государской мерке судит, – заключил Саша просто, – а мы с вами, дорогая Анна Алексеевна, всего лишь по простейшей, смертной. Рад увидеть вас в здравии, государыня. – Александр еще раз поцеловал руку княгини и, снизив голос, спросил: – А приехал-то я вчера один, или еще кто со мной был?

– Как же один?! – воскликнула Анна. – Отчего матушка ваша вовсе покой потеряла – всей честной компанией явились, и ни одного ноги не держат. Давыдов с Пушкиным в гостевой почивают еще. Храп стоит. Ладно уж ты да тезка твой – поэт, соколики молодые. Ну а Давыдов-то? Уж Давыдов-то наш! Он – куда?

– Старый конь борозды не портит, а по трубе боевой всегда в строй стремится, – пошутил Саша.

– Оно и видно, что по трубе, – недовольно поморщилась Анна Алексеевна, – кто только в трубу ту дудит. Я вот ему невесту в Москве присмотрела, Сонечку Чиркову. Милейшее создание: умна, образованна, домовита. Глядишь, успокоится, остепенится наш гусар, если снова прямо из-под венца не ускачет в поле вольное. Но о том – после. – Она обернулась к девушке, которая скромно стояла в стороне, прижав к груди цветок, подаренный Александром: – Слышала, представился ты уже гостье нашей. Позволь и мне ее тебе представить: мадемуазель Мари-Клер, графиня де Траиль. Она воспитывалась в кармелитском монастыре в Марселе, а теперь будет жить у вас в Кузьминках, ты решение своей матушки знаешь.

– Очень рад. Добро пожаловать, мадемуазель, – Александр щелкнул каблуками, шпоры снова звякнули о камни, он склонил голову, тряхнув густой черной шевелюрой. – У нас в Кузьминках жизнь покойная, места вокруг прекрасные, вот монастырь Богородицы совсем рядом, если вы вдруг о кармелитах заскучаете, – молодой полковник попробовал съязвить, но строгий взгляд Анны Алексеевны остановил его, и он продолжил с прежней сдержанностью: – Матушка моя лишь ко мне строга с полным правом, а так великодушна и добра безмерно. Полагаю, вы скоро убедитесь в том, мадемуазель. Конечно, в Кузьминках скучновато…

– Для вас, Александр, – поправила его Орлова. – Для вас и Пушкина очень скучновато. Да и для Дениса Васильевича, как оказалось, тоже. А для нас с Мари-Клер – в самый раз. Успеется еще, поглядит она на Петербург да на тамошних дворцовых красавцев. А пока пообжиться надо ей, привыкнуть. Вот мадемуазель изъявила желание русский язык изучать…