– Кто же ты на самом деле, Захария Денвер? – у пустой комнаты и застывшей на экране фотографии спросила Габриэлла, но ответа, естественно, не получила.

***

Габриэлла ненавидела похороны. Похороны – это всегда чья-то скорбь, боль и слезы. И даже если ты плохо знаком с умершим или не очень жаловал его при жизни, на похоронах ты все равно испытываешь то щемящее чувство страдания, которым пропитано все вокруг. Потому что человек уходит навсегда, оставляя своим родным только воспоминания, но и они не вечны: со временем образы истончаются, лица стираются из памяти, а боль утихает. К смерти невозможно подготовиться, ее нельзя предугадать, люди умирают – это закон жизни. А живым, оставалось лишь проводить их в последний путь и отдать заключительные почести.

Стоя под холодным ноябрьским солнцем, Габриэлла то и дело ежилась от холода – темное пальто, наброшенное на традиционное черное платье, не спасало от сильного ветра. А вот широкие солнечные очки прекрасно справлялись со своей задачей, защищая глаза от летящих в лицо мелких крупинок. В очередной раз вытащив каблук из влажной почвы и переступив с ноги на ногу в поисках более устойчивого места, Габриэлла перевела взгляд на скорбящих. Много людей собралось почтить Самюэля Митчелла. Здесь были как солидные мужчины в дорогих костюмах, так и скромно одетые юноши. Роскошные женщины в широкополых шляпах с черной вуалью и почтенные матроны вроде Марии. Все держали в руках цветы, но доминировали среди них хризантемы. И почему на кладбище приносят именно их?..

Когда священник закончил траурную речь, началось прощание. Габриэлла положила на гроб одинокую красную розу и осмотрелась. Люди, негромко переговариваясь, стали расходиться и рассаживаться по машинам. На лицах некоторых отпечаталась мрачная сдержанность, а кто-то выбрал маску сосредоточенного спокойствия, и лишь немногие открыто скорбели.

Она медленно шла за движущейся к выходу разношерстной публикой, то и дело кидая по сторонам заинтересованные взгляды. Так продолжалось несколько минут пока глаза не остановились на высокой фигуре в дорогом черном костюме с небрежно наброшенным на плечи длинным пальто. Габриэлла даже сняла очки, чтобы удостовериться, что зрение не подводит ее. Красивый блондин пожимал руку какому-то пожилому представительному мужчине. Яркие голубые глаза светились на породистом лице и смотрели на все происходящее с дежурной вежливостью, но как-то отстраненно и даже свысока. Нет, сомнений быть не может, перед ней был Захария Денвер.

– А вот это уже интересно! – себе под нос пробубнила Габриэлла и поспешила в его сторону.

– Мистер Денвер?! – приблизившись к нему на расстояние вытянутой руки, позвала она. Мужчина повернулся.

– Прошу прощения, мы знакомы? – Глаза пустые, ему плевать, кто она такая. Абсолютно не заинтересован.

– Нет, не знакомы. – Габриэлла показала ему свою пресс-карту в качестве официального представления.

– Я не даю интервью. – Он скользнул по ней взглядом и отвернулся

– А кто сказал, что я хочу взять у вас интервью?! – Сказано нагло и самонадеянно, но с такими по-другому нельзя. Один раз спасуешь, дашь слабину, и они, наградив сухим взглядом, перешагнут через тебя, как через крохотную лужицу или банановую кожуру. А сейчас есть вероятность, что он захочет послушать, что ему скажет дерзкая нахалка.

Он на мгновение замер, но уже через секунду повернулся. Взгляд внимательный, только сейчас он ее по-настоящему заметил. Смотрит, как на букашку, но прихлопнуть не торопится, хочет разглядеть, что у нее под крылышками.

Через десять минут они уже сидели в уютном итальянском кафе и ожидали заказанный эспрессо. Захария Денвер, сложив руки на груди, молча сверлил Габриэллу тяжелым изучающим взглядом. Обычно он взаимодействовал с прессой только в контексте своей профессиональной деятельности и практически никогда не делился сведениями о личной жизни, только если это было удобно или выгодно ему самому. И для этой американской писаки не собирался делать исключений, но послушать ее было любопытно.