Дворы встречают нас после утреннего дождя струями грязной, кисло воняющей воды, весело бегущими с приподнятых насыпями участков через частоколы высотой в 2–2.5 метра в обмазанные глиной деревянные желоба по обе стороны мостовой. Через частоколы свешиваются тяжёлые ветви яблонь и вишен, которые со смехом пытается оборвать детвора. Там, где ворота были открыты, можно заметить, что уровень насыпи во дворах примерно одинаков: никто не хочет, чтобы вода текла к нему на участок. В большинстве своём земля засыпана щепой. Только у явно богатых горожан мы видим деревянные дорожки через весь двор, или даже соединяющие все постройки; кто победнее, довольствуется лубом. Впрочем, состояние горожан позволяет каждому вымостить въезд во двор у ворот, чтобы можно было разгрузить тачку или телегу. Однако это не спасает ситуацию, что заметно по двум отчаянно ругающимся и копошащимся на дворе соседям: судя по их восклицаниям, один ищет утонувшие в грязи пару досок, второй, копаясь у свежепроконопаченной мхом избы, – пытается вытянуть дверь.

Мы не видим ни одного оштукатуренного или покрытого глиной строения: при такой влажности стены просто не просохли бы. Постройки напоминают современные повсеместным наличием фундамента, поднимающего дома на венец от мокрой земли, да и маленькие дверные проёмы сами прорублены на два-три венца выше.

Кое-где в открытых воротах видны срубы колодцев; но мы встречаем и общественные, поставленные в узеньких тупиках между частоколами, с привязанными к скобе в верхнем венце бочонками для доставания воды.

В крышах, как и в расположении хозяйственных построек, нет единого стиля: тут и двух-, и четырёхскатные, односкатные; шатровые и бочковые крыши явно говорят нам о высоком доходе хозяина или хозяйки, так как они крыты не дранкой[69] или тёсом[70], из-под которых торчит береста, а лемехом[71], покрытие которым требовало большого количества гвоздей. Дымники[72] на дымовых окошках в крышах тоже разные: у кого деревянные или глиняные, у кого даже из сияющей на солнце листовой меди. Но, несмотря на статусы крыш, бóльшая часть коньков украшена резными изображениями петухов, лошадей, фантастических тварей.

За очередным частоколом мы наблюдаем ремонт: видимо, половые лаги прогнили, и их решили обновить. Дом небольшой и небогатый, но во дворе на настиле ловко вытёсывают доски из брёвен, откладывая в сторону горбыли, и заносят в дом готовые доски после короткой обработки. Впрочем, доски получаются настолько ровные и гладкие, что плотник шлифует их топором, скорее, по привычке. Через частично разобранные подкладки фундамента видно, что пол поднят почти на полметра над землёй, но нет привычного подвала, как в дачных домиках XXI века: подпол служит исключительно для изоляции пола от земли.

«Эй, люди добрые! Не поможете в избу занести доски?» – в воротах стоит симпатичная новгородка. Само собой, мы соглашаемся: отчасти из вежливости, отчасти – из любопытства. Сами ворота больше похожи на крепостные: линии частокола загибаются внутрь, к воротам[73]; над толстыми и высокими вереями[74] устроен навес, а в самих вереях друг напротив друга прорублены пазы, для того чтобы на ночь вставлять в них дополнительную к засову доску. Доски створок, судя по запаху мочалки, липовые – такие сложно и выбить, и прорубить. Ни одна постройка не имеет выхода на улицу: у всех двери смотрят только во двор.

Отбившись ногами от любопытной свиньи и кур, мы проходим в дом через длинные, во всю стену, сени, образованные настилом между южной стеной дома и частоколом. Никакого крыльца нет, потому что пол из узких досок и жердей в сенях положен прямо на землю. Да-да, не стоит удивляться: то, что доски ценились на вес золота и были малодоступны в Средневековье – это миф. Из одного бревна вырубалось несколько досок