Разбирая винтовку на занятиях по стрелковому делу, он умудрялся не только не собрать оружия, но и растерять половину деталей. Науку картографии Эрих Толль постичь не мог, даже если бы ему пришлось провести над картами весь остаток своей жизни. Подпустить его к орудиям, даже подносить снаряды, никто не решился. Толлю нечего было делать в армии, и каждый день, прожитый им, подтверждал это с удручающим постоянством.

Ему надо было оставаться в его маленьком городишке, тачать хорошие крепкие сапоги, добродушно покрикивая на жену и гладя толстого домашнего кота, в летний полдень дремать в сливовом саду за чашкой кофе, а по выходным играть с приятелями в кегли. Но Толль вознамерился отдать свой долг Отчизне – и Отчизна имела неосторожность принять его. «Мне без погон делать нечего, – говорил сам Толль, сыто жмурясь и не замечая царящих вокруг него в лендвере насмешек и оскорблений. – Мне к хозяйству надо, а кто ж меня возьмет без погон… Послужу два годика, а там и домой»[26].

Иногда Дирк задумывался о том, что же руководило тоттмейстером Бергером, когда тот, без интереса рассматривая сложенные в ряд мертвые тела на одной из разгромленных арт-ударом батарей, вдруг попросил поднести поближе мертвеца с широким одутловатым лицом и рыжими, как клочья сена, бровями, чьи внутренности лежали неаккуратной грудой неподалеку от него. Дирк не знал этого. Но был уверен, что мейстер разглядел что-то. Какую-то особенную метку, которая и сделала его частью Чумного Легиона.

«Забирайте эту падаль, – буркнул фельдфебель, глядя на тоттмейстера с отвращением и хорошо скрываемым ужасом. – Нам он здесь ни живой не нужен, ни мертвый. Пусть по вашему ведомству послужит».

Толль оказался превосходным огнеметчиком. Он ничуть не изменился с тех пор, как погиб, разве что его живот немного сдал в объеме, – Брюннер набил его тем, что попалось под руку. Все те же глаза большого ребенка, взирающие на мир удивленно и добродушно. Как будто мир ему когда-то что-то честно пообещал и он, Эрих Толль, это непременно получит, надо только терпеливо подождать. И он ждал. Огнемет казался игрушкой в его больших, но удивительно ловких руках. Толль мог разобрать его за считаные минуты, может быть даже с закрытыми глазами. Огненный дракон, спрятавшийся в большом ранце, был полностью покорен ему.

Толль не задумывался о своей новой работе. Кажется, даже собственную смерть он воспринял на удивление спокойно. «Помер, ну так что ж, – казалось, говорили его спокойные щурящиеся глаза. – Кому-то надо помирать. Вот, значит, теперь я сам помер. Ну а призвали в Чумной Легион – значит, надо так. Не всем мертвецам в земле лежать, надо и работать кому-то». Может, он думал не так, а как-то схоже. Дирк не расспрашивал его. Конечно, никакой огнеметчик не мог сравниться с фойрмейстером, который был способен сжечь десяток человек на расстоянии в двести шагов одним небрежным жестом. Но попробуй заполучи того фойрмейстера, если половина магильеров полегла на французских и бельгийских полях еще в шестнадцатом году, а оставшиеся едва волочат ноги.

Новая работа Толля была сложнее прежней, но он выполнял ее без нареканий, с упорством и трудолюбием истинного, в десятом поколении, саксонца. Его огнемет с громким влажным шипением извергал из себя оранжевый трепещущий язык огня, и все, чего он касался, обращалось пеплом и золой. Не каждый солдат способен стать настоящим огнеметчиком. Одно дело раскроить голову французу в рукопашной, другое – хладнокровно наблюдать, как человек превращается в воющий и истошно кричащий факел, распространяющий смрадную вонь вроде той, что бывает, если в кучу сжигаемых осенью листьев проказники гимназисты швырнут дохлую кошку. Толль делал это спокойно, уверенно и с выражением усердия на лице. Так, словно выполнял обыденную, привычную и давно знакомую работу, которую все-таки кому-то надо выполнять. Он не пользовался большим уважением среди «Веселых Висельников», но и желающих посмеяться над ним здесь не находилось. Его это устраивало.