– Нечего тебе проповедовать здесь, на краю ярмарки, возле коров и свиней, – вдруг неожиданно ласково сказал ему священник. – Я поговорю с настоятелем храма, чтобы он разрешил тебе обращаться к народу со ступеней церкви. Будешь ночевать в соборе. Никто тебя отсюда не прогонит. Ты прав, Стефан из Клуа. Если это дело от Бога, то кто такие мы, грешные, чтобы ему мешать?

Ангел говорил: «Я всегда рядом, я могу принять любое обличье, я буду стоять под видом слушателя, и ты меня не узнаешь». И сейчас Стефан не сомневался, что этот добрый священник с золотой пряжкой на мантии и есть его ангел, вновь спустившийся с небес, чтобы ему помочь.

– Я знал, что сегодня встречусь с вами, – негромко сказал он священнику, когда тот с представителем магистрата уже выходил из толпы.

– Конечно. Ты же пророк, – не стал спорить приор.

Некоторое время знатные мужчины шли молча, не замечая толчеи и шума. Представитель магистрата с некоторым удивлением посматривал на своего попутчика. Но лицо приора было непроницаемым. Разрешение проповедовать со ступеней собора означало очень многое. Церковь как бы давала людям понять, что поддерживает этого мальчишку, а значит, он действительно встречался с ангелом, и его безумные речи на самом деле могли быть посланием с небес.

Лишь когда они пересекли площадь и вышли на выложенную булыжником улочку, ведущую к замку, в котором остановился приор, представитель магистрата не выдержал.

– Орден францисканцев берёт пастушка под опеку? Или это ваша личная помощь? – осторожно спросил он.

Но приор ничего не ответил, думая о чём-то своём.

Вернувшись в замок, он первым делом потребовал у келейника перья и чистый лист пергамента. Затем около двух часов при свете свечей писал письмо, но не магистру ордена, а напрямую Папе, в Рим. Закончив писать, приор дождался, когда высохнет тушь, лично растопил сургуч и запечатал свиток печатью братства францисканцев. Приказал отправить письмо с гонцом немедленно.

Затем позвал к себе особо доверенного монаха, брата Жерома.

Приор не зря считался умнейшим человеком. Он сразу понял, что судьба предоставляет ему шанс выделиться в глазах Папы, и упускать этот шанс настоятель не собирался.

Далеко-далеко отсюда, в Италии, в Ватикане, на резном троне из потемневшего дуба сидит старик с надменным горбоносым лицом и седой бородкой. Старик одет в красную рясу и красную шапочку, которую могут носить только наследники Петра. На спинке трона вырезан герб – два перекрещивающихся ключа: один от рая, второй от Рима. Этот старик спит и видит начало нового крестового похода.

Причин желать похода у старика множество.

Он знает, что ничего так не увеличивает влияние церкви, как война во имя веры. Раздоры и интриги на время будут забыты, центр тяжести событий из Европы переместится в Палестину, а в храмы и монастыри рекой потекут пожертвования от жён и матерей ушедших крестоносцев. Многие рыцари, отправляясь на войну, оставят свои земли аббатствам. Воистину, для Папы этот мальчик являлся находкой. Если ему оказать правильную поддержку, то своими безумными, но исполненными верой, речами чистый, безгрешный мальчишка может стать искрой, из которой разгорится пожар большой войны.

А то, что Папа сумеет обыграть инициативу этого ребёнка, приор не сомневался. Он даже представил страдальческие глаза Папы, его поднятый вверх палец, полный стыда за христиан голос, говорящий баронам и простому люду, что даже дети, дети! собираются сделать за них то, что не могут сделать они. Папа сделает из этого ребёнка знамя. Простой одиннадцатилетний неграмотный мальчик из народа так переживает за гробницу Господню, что готов отправиться в Иерусалим один. Правильно используя этот трогательный образ, можно поднять по всем христианским странам такую волну, что войска за неделю соберутся в Палестину.