Ларек Кезии находился на полпути вдоль Розмари-Лейн, и я видела, как она согнулась над кучей дамских жакетов и пальто. Каждое утро она привозила все это на тачке из Хаундсдитча и была одной из немногих торговок, которые заботились о своем товаре; она выводила пятна щелочным раствором, штопала дыры и прорехи. Какая-то женщина приценивалась к ее жакетам, поочередно расправляя рукава и качая головой. Когда я приблизилась к ларьку, она уже ушла, а Кезия сидела на табурете и дула на озябшие пальцы.

– Нет надобности простужаться, когда так мало покупателей, – сказала я нарочито бодрым тоном. Мой собственный шерстяной плащ был куплен у Кезии несколько лет назад. Если дела шли ни шатко ни валко, то мы коротали время, выдумывая истории о людях, которые раньше владели этими вещами. Мы сошлись на том, что мой плащ принадлежал прекрасной женщине, которая влюбилась в моряка, уплыла вместе с ним в Вест-Индию и продала свои теплые вещи, поскольку они были не нужны в ее новой жизни.

Кезия скорчила гримасу и встала, чтобы обнять меня.

– Похоже, что все уже успели приодеться. А те, кто не успели, сидят по домам.

Она присмотрелась ко мне, и на ее лице отразилось понимание. Потом она оглянулась по сторонам, как будто я могла спрятать Клару под юбкой.

– Где она?

– Ее там не было.

– Ох, Бесс… – лицо моей подруги вытянулось. – Она умерла?

Я покачала головой.

– Нет. Каким-то образом ее уже…

– Пенни за покраску! – крикнул продавец париков у меня за спиной, так что я вздрогнула. Он повторил свои слова на идиш и еще на трех языках. Я придвинулась к лотку и тихо сказала:

– Ее уже забрали.

Кезия заморгала.

– Кто?

– Вот это самое странное. У них написано, что это была я.

Она покачала головой, а я плотнее запахнула плащ.

– Та, кто забрала ее, назвала мое имя и адрес. Я не понимаю, Киз. У меня голова идет кругом. Я направилась сюда и даже еще ничего не сказала Эйбу. Он будет… – У меня перехватило горло, и я могла только шептать: – Мою дочь забрали на следующий день после того, как я оставила ее там. Все эти годы ее там не было… все это время.

– Что? Но кто это мог быть? Ведь Дэниэл…

– Да, он умер.

Кезия широко распахнула карие глаза.

– А что, если он не умер?

– Нет, умер. Об этом написали в газете.

– Ты не умеешь читать.

– Я заплатила мальчику, чтобы он мне прочитал. Он мертв, Киз.

– Пенни за покраску! – завопил продавец париков.

– Но почему кто-то решил забрать ее? Да еще от твоего имени?

– Во-первых, я не понимаю, как они узнали, кто я такая. В госпитале ты не называешь свое имя, свой адрес и все остальное для сохранения тайны личности. Но кто бы это ни был, он знает, кто я такая и где я живу. Каким образом?

Кезия поправила свой капор, заправив выбившиеся пряди черных волос.

– Теперь ты заставляешь меня нервничать.

– Понимаю.

– Может быть, они просто скрывают, что она умерла, и выдумали эту историю, чтобы ты не так сильно переживала?

– Полагаю, умирают многие дети, которых приносят туда. Но это не вина госпиталя: большинство детей попадает туда уже в полумертвом состоянии. Кроме того, их отправляют за город, где о них заботятся сиделки и кормилицы.

– И все-таки они могут быть виноваты. Что, если произошел несчастный случай, или…

– Киз, зачем им лгать?

– Что, если они продали ее?

– Кому? Кто купит младенца, который успел прожить только один день? Брошенных детей можно покупать по десятку за пенни. Они повсюду: лежат в придорожных канавах или в бедных лачугах. Половина семей на этой улице продала бы своих детей, если бы у них была такая возможность.

Кезия поежилась. В этот момент две маленькие фигурки устремились к нам, толкаясь и цепляясь друг за друга. Мозес, старший из братьев, перепрыгнул через кучу сапог в корзине. Джонас попытался последовать его примеру, но не допрыгнул и зацепился за ножку стола, отчего тот перевернулся, и чистая одежда Кезии оказалась на земле.