Даже если победа над Элантийской империей не зависела от этих практиков, иметь союзников было неплохо.

Цзэню нужно было заработать их уважение, заслужить их доверие.

И он планировал начать прямо сейчас, воспользовавшись силой своего Бога-Демона, чтобы основаться на земле, которая когда-то принадлежала его предкам.

Цзэнь повернулся к руинам Дворца Вечного Мира и потянулся к нити, что связывала его с притаившимся внутри Богом-Демоном:

– Я приказываю тебе вернуть этому месту былую славу. Очисти его от нанесенного урона, избавься от снега и гнили. Восстанови его красоту настолько, насколько можешь.

Он почувствовал, как Бог-Демон смотрит на него хитрыми алыми глазами одновременно отовсюду и ниоткуда.

– Как прикажешь, – прогрохотала Черная Черепаха, и Цзэнь почувствовал, как ци демона расползается по венам, беря под контроль его тело.

Их печать накрыла нужную территорию, на которой время будто бы пошло вспять. Снег и лед отслоились, обнажив зеленые, выложенные из глиняной черепицы крыши с золотой каймой вдоль изогнутых карнизов. Обломки разрушенных строений снова стали целыми; изображения флоры и фауны и Четырех Богов-Демонов сбросили налипшую на них пыль и плесень, вновь обретя свой бронзовый блеск. Трещины вдоль стен закрылись, цвета снова просочились в камень: синий как символ Вечного Неба, а коричневый как символ Великой Земли. Эти элементы, по мнению мансорианцев, поддерживали баланс в мире. В канделябрах с ревом заплясали языки пламени, наполняющие помещение светом.

К моменту, когда Черная Черепаха закончила, Цзэню казалось, что он заглянул в прошлое. Земля вокруг была пустынна, любую жизнь, существовавшую здесь, уничтожили сначала императорская армия, а затем и неумолимое течение времени. Но теперь перед ним возвышался невероятный дворец, пылающий огнем и сверкающий золотом. Иллюзия была далека от совершенства – он видел трещины в тех местах, что были безвозвратно испорчены, на камне, что был опален пожаром.

Но все же это было уже что-то. Начало.

Цзэнь, смотревший на дворец своих предков, испытывал трепет, но в то же время внутри него разверзлась бездна одиночества. Когда-то в этом дворце царила жизнь: слышалось ржание лошадей и блеяние овец, смех детей и бой барабанов, крики стражников и воинов, шагающих по длинным коридорам. Цзэнь едва ли не чувствовал, как их призраки кружат вокруг теперь уже пустого двора. Казалось, что если он протянет руку и отодвинет завесу времени, то увидит своего прадеда, сидящего на троне, и еще малыша-дедушку, бегающего с гончими по коридору.

«Однажды, – подумал он. – я все верну. Совсем скоро. Клянусь».

Если духи предков, погребенные в дремлющей земле, и слышали Цзэня, они не ответили.

Что-то мокрое и холодное коснулось его щеки, и он с удивлением поднял глаза к небу.

Шел снег. С неба падали снежинки.

«Такие же тучные, как гусиный пух», – имел привычку говорить его отец.

Цзэню послышалась песня из воспоминаний, терзающих его долгими ночами. Из тех, что грозили сломить крепость, которую он воздвиг вокруг своего сердца. Бамбуковый лес, девушка с проницательным взглядом и озорной улыбкой, кружащаяся перед ним в белом, словно снег, платье.

– Назови свою любимую песню. Я в таком хорошем настроении, что готова спеть для тебя. – Ее смех, подобный переливам серебряного колокольчика, звенел в его ушах.

– Ты ее не знаешь, – сказал он тогда.

– Значит, ты должен меня научить.

– Нет. Я ужасно пою.

– Мой голос с лихвой это компенсирует. – Улыбка, сладкая, как сахарная пудра.

– Ты меня дразнишь.

От снега щеки Цзэня стали влажными. Он провел пальцами по лицу, прежде чем повернуться к остальным, к тем, кто последовал за ним, но все еще стоял за воротами дворца.