Через пару дней наши затворники начали томиться, тосковать и капризничать. Они потребовали радиоприемник, чтобы знать, что творится в стране и мире, новое белье (трусы, майки), бритвенные принадлежности, зубные щетки, пасту, одеколоны и прочее. Резидентура выделила деньги, и мы закупили все необходимое на Грязном рынке. Только приемник покупать не стали: наше начальство заявило, что слушать последние новости – только расстраивать наших министров. Обойдутся.

Мои контрразведывательные изыскания с нашими подопечными в Пагмане в нашей резидентуре не забыли. На второй день после прибытия гостей меня в сопровождении Бояринова и Долматова вызвали в посольство и, припомнив, что я неплохо рисую, а также относительно недавно закончил ВКШ и, следовательно, еще помню различные школьно-научные премудрости, предложили составить словесный портрет наших министров. Чтоб было все, как положено, по науке: козелок, противокозелок и так далее. Кроме того, общее описание фигуры, манеры поведения, голоса и прочее. Я предложил их сфотографировать, но мне дали понять, что этого делать нельзя. Ну, нельзя так нельзя.

Через пару дней полный словесный портрет и прочие описания (вплоть до мелких шрамов на лицах и характерных особенностей походки) были готовы. Вечером я переписал все начисто, добавил к справке карандашные наброски лиц министров и контуров фигуры.

У меня сложились неплохие взаимоотношения с Асадуллой Сарвари. Несколько раз ночью я выводил его на прогулку по дворику виллы. Он хорошо говорил по-русски и искренне радовался случаю поговорить со свежим человеком: судя по всему друг другу они уже порядком поднадоели, и в последнее время разговор у них в комнате шел только на повышенных тонах.

Сарвари, оказывается, помнил меня по зачету с рукопашным боем в Пагмане и, видимо, решил, что уж я-то в случае чего наверняка смогу его квалифицированно защитить. Поэтому он обратился к нашему руководству с просьбой ходить на прогулки со мной. Возражений не было.

В основном наши беседы по инициативе Сарвари сводились к обсуждению ситуации в Афганистане, к тому, что Амин – предатель революции, что народ его не потерпит и, как только узнает чуть-чуть поближе, – моментально свергнет. То, что любая революция подразумевает собой большую кровь, Сарвари считал само собой разумеющимся. Да и я так считал.

– Кругом враги революции! – возбужденно раздувая ноздри, говорил он приглушенным голосом (я постоянно просил его не орать громко).

Иногда он заводился по поводу того, что в настоящее время главная наша задача – отомстить за коварно убитого президента Тараки, что «революция в опасности» и что ему лично надо срочно «идти в народ», которому задурил голову Амин, и «поднимать массы на борьбу». Сарвари был глубоко убежден, что Амин – американский агент, что он работает на ЦРУ. Нам, кстати, говорили то же самое. Был ли он завербован американцами на самом деле? По-моему, это никому не известно. Вернее, это, конечно, известно американцам, но они вряд ли нам скажут.

В общем, все разговоры у нас сводились к одному и тому же – политике, и постепенно он начал утомлять меня своими политинформациями.

Черт побери, думал я, ты ведь больше года был у власти! Что же ты раньше помалкивал, почему не убрал Амина и прочих, если считаешь, что они враги революции! И потом, если ты хочешь действительно идти в народ – иди! Кто тебя особо удерживает? Если все вы такие самостоятельные и умные, то наши начальники – тебе не указ. Плюнул на все – хлопнул дверью и ушел «поднимать массы». Так нет же… Значит, что-то здесь не так. И народу-то твоему, видимо, наплевать, кто у власти, – лишь бы в стране было тихо и спокойно.