И правда: он ходил к ней последнее время по инерции, как на нелюбимую, набившую оскомину работу. В действительности уже и другая зазноба имелась. И не одна. Но все, как одна – освежающе-сладкие, еще не узнанные и не распробованные до конца на вкус (он, кстати, так и называл каждую из своих многочисленных женщин: "нямочка"), вызывающие учащенное сердцебиение – романтическая тахикардия ни дать и взять!

У него был какой-то редкостный дар забывать прошлых женщин. Не то, чтобы он специально старательно удалял из недр своей памяти минувшие отношения, – все само собой стиралось и размывалось быстро, как следы на песке. Видимо, для него все эти любовные сближения ничего не значили. Абсолютно ничего. Никакого значения не имели: не эта, так другая, кто-то да будет. Они все одинаковы: одинаково свежи в начале и одинаково скучны в конце. Поэтому он и ее забыл легко и практически сразу. После двух хлопков дверей: сначала – мягкого, едва слышного, квартирного, спустя минуту – окончательного, громыхающего, зычного треска подъездной массивной железной конструкции с кодовым замком.

Получилось как в музыкальной пьесе, написанной наспех, под влиянием минуты. Эдакий экспромт. Вступление: начальный тихий (piano) аккорд – щелчок хлюпкой квартирной двери под номером 17. Далее – ускоряющийся темп (stretto), и похожий по звуку на стаккато ритмичный мужской топот по лестничным пролетам вниз (шаги все быстрее и громче: ставим crescendo). И кода. Бабах! Финальный оглушительно-наглый (fortissimo) аккорд: лязг тяжелой подъездной двери дома. Два хлопка, два аккорда, между которыми – вся история мужчины и женщины без прикрас: его стремительный топот ногами по ступенькам и ее уже никуда не стремящаяся вялая жизнь, затоптанная им мимоходом на бетонных ступеньках. Такая вот импровизация.

Об этом, незначительном для себя эпизоде, он не вспоминал. Все, что было связано с ней: дом, номер квартиры, название улицы где-то на окраине, черты ее лица, цвет волос, запах, тембр голоса, солоноватость кожи и ее архаичное имя – все эти ненужные элементы память поспешными движениями стерла напрочь. А уж имя, которым она хотела назвать их общую потенциальную дочь – и подавно забылось навсегда. К чему хранить бесполезный мусор из прошлого?

Но вот загвоздка: дочь оказалась не гипотетически возможной, а самой что ни на есть настоящей. Реальной, осязаемой: вот ручки с тоненькими пальчиками, вот ножки с нежными кукольными пяточками. Вот пупок – маленькая выпуклая точка, еще в зеленке. Вот щечки – розовые и пухлые, на левой щеке, кстати, маленькая родинка – один в один как у него. Вот она смешно морщит носик-курносик и улыбается своим беззубым ртом, вот требовательно кричит посреди ночи, вот сосет молоко, вот ест кашу…

Незаконнорожденная, официально не признанная, внебрачная. Пригульная. Безотцовщина. В свидетельстве о рождении: в графе “отец” – прочерк. Отчество – придуманное, ненастоящее, неправильное. И лишь имя – невероятное и красивущее.

Девочка появилась на свет в мае, одиннадцатого числа, но фактический отец – ни сном ни духом. А мать… Мать оставила позади все свои мечты, среди которых, скажем прямо, не наблюдалось ни одной высокой! Ни розовой, ни голубой, ни золотой, ни хрустальной. Ни одной возвышенной: все, как на подбор приземленные, сероватые, как будни. Примитивные женские мечтания, в каждой из которых обязательно присутствовал он: "Был бы милый рядом, ну а больше ничего не на-а-до". Кстати, именно эту песенку она и пела, принимая бодрящий душ. Пела радостно в тот самый момент, когда он оставлял ключ с поцарапанным пластмассовым сердечком на коридорной тумбочке и подленько прикрывал за собой дверь.