Наталья Горбаневская Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011 читать онлайн страница 14
где холмами загорбляется земля,
где засушливое царственное лето,
где владетельная мерзлая зима,
где никто ни в чем не требует ответа
от сошедших с недалекого ума,
где черемуха качается
и наносит холода
и ничто не приключается
никому и никогда,
и где на заре на зореньке
медлительная метель
укроет тебя, угреет тебя,
усыпит тебя до беспамяти,
без памяти и без страсти…
Метет, пометет, заметет помелом,
и поделом, и поделом,
промежду двух зорь, четырех челюстей
припоминанья страстей
отметённых, отлетевших,
промежду двух зол и двойных обид
зеницы души обретают вид
не сожженных, а истлевших.

Между волком и сукой только зубы оскалены разно… ⇨ Известное французское выражение «час между волком и собакой» означает сумерки.

«Вот она, la vie quotidienne…»

Вот она, la vie quotidienne,
в громыханьи грязных метро,
сонный взор куда ты ни день,
белый день вопьется остро,
белый день взовьется в зенит,
сонные прорежет глаза,
заведет тебя, заманит,
закружи́т, закружится, за-
вертится, катясь на закат
невеселым веретеном,
падающий свет из окна,
гаснущий закат за окном,
под мостами темь-чернота,
сигареты тень изо рта,
холодок гранитной скамьи,
хладные объятья мои.

La vie quotidienne (франц.) – повседневная, будничная жизнь.

«Снег с Вогез обращается в облако…»

Снег с Вогез обращается в облако
и над пересвистом перепелок,
над тягучестью Ламского Волока
выпадает на голый проселок.
Эта капля плывет на стекле ветровом,
мимо проволок и перекличек,
мимо мирно прикрытых растеньями рвов
и людей как обугленных спичек.
И я едва прикрываю глаза
и гляжу, как по вечным ухабам тянется
моя несмываемая слеза,
моя нелегальная посланница.
И стрелочник стрелку часов переводит,
и вязнет и грузнет шестерка колес,
и в круговороте воды в природе
росы и тумана не больше, чем слез.

Снег с Вогез… ⇨ Вогезы – горный массив на северо-востоке Франции.

…мимо мирно прикрытых растеньями рвов / и людей как обугленных спичек. ⇨ Имеются в виду массовые захоронения наподобие катынского (тогда еще не были раскрыты захоронения отечественных расстрелянных, кроме винницкого).

«Доски дома поскрипывают, просыхая…»

Доски дома поскрипывают, просыхая,
кто-то бродит под утро, переступая
с половицы на половицу.
Кто-то сети плетет и силки готовит
и уже предвкушает, как нынче изловит
неуловимую птицу.
Я еще не уснула, но крылья свисли
от лопаток до пяток, как парус на Висле
в безветренную погоду,
как русалочий стон воздушной тревоги
и как ветка сирени на песчаной дороге,
обломленная сходу.
На безоблачном, на безознобном рассвете
я сторожко прислушиваюсь, как сети
заплетаются, и засыпаю.
Привиденья рассеиваются, просыпаясь
в беспробудный сон, как песок сквозь пальцы.
Свежий ветр напрягает парус.

«– — – — и на четвертом стуке…»

– — – — и на четвертом стуке
судьба высаживает дверь,
и завывает суховей,
степи́ заламывая руки,
и ржавой проволки моток,
скрутившись в перекати-поле,
вцепившись в марево слепое,
в пыли катится на восток.
Как сбивчивы твои, судьба,
сухие пыльные удары,
бумаг обугленных курганы
и выбитого звон стекла.
Дверь об одной петле во мгле
встает над грешною землею,
и август выглядит зимою
в тюремно-матовом стекле…

– — – — и на четвертом стуке / судьба высаживает дверь (…) Как сбивчивы твои, судьба, / сухие пыльные удары… ⇨ Четыре тире – попытка изобразить «четыре удара судьбы», открывающие Пятую симфонию Бетховена (и ставшие позывными Би-Би-Си).

«Это жизнь продолжается, это жизнь…»

Это жизнь продолжается, это жизнь
поколачивает окном о висок,
это она подсказывает: – Не откажись!
и подсовывает новый кусок
железнодорожного полотна,
встающего поперек горла,
потому что вид из одного окна
наизнанку зеркальный вид из другого.