В памяти мгновенно всплывают Фостеры и абсурдные обстоятельства выдвинутых против них обвинений. Резкие и жестокие слова отца…Призыв Микаэля и его скоропостижная гибель. Знакомое чувство вины снова наваливается на плечи, тупой болью отзываясь в сердце.

– Отца осудили за воровство, – с горечью произносит Локвуд, взглянув мне в глаза. – Он периодически выносил форель с фермы, потому что мы с младшим братом голодали… Мама умерла год назад от воспаления легких и тех пайков, что нам выдавали, не хватало. Думаешь, это преступление?

– Думаю, это отчаяние, – глухо отзываюсь я.

– Ты знаешь, что такое отчаяние, Дерби? – в ее глазах мелькнул неприкрытый скепсис. Я замешкался, не сумев сразу подобрать ответ. – Ладно, прости. Бог учит тому, что детей не судят за грехи родителей, – виновато бросает она, после чего порывисто встает и уходит к своей койке.

– Блаженная курица, – ухмыляется Сантес. – Спорим, она даже не целовалась ни разу, – он поворачивает голову ко мне, насмешливо кривя губы.

– Будь ты последним парнем на планете, тебя я целовать бы точно не стала, – пренебрежительно фыркает Локвуд. – Жаба и та симпатичнее.

Мысленно похвалив девчонку, показываю Сантесу средний палец и перевожу взгляд на Карлу, выходящую из душевой. Одетая в свежее, но невзрачное термобелье и с закрученным на голове полотенцем, она все равно приковывает внимание большинства парней. Не глазеет на нее только Кирби, но и то исключительно потому, что уже отрубился и дрыхнет без задних ног. Так измучился бедолага, что даже помыться не хватило сил.

Грациозно продефилировав к койке, девушка ныряет под одеяло и, бросив полотенце на тумбочку, накрывается с головой. Прошлой ночью я слышал, как к ней подкатывал Сантес, но получил категоричный и грубый отказ. Непонятно на что этот идиот рассчитывал. Сексуальные связи между рекрутами строго запрещены. Только конченый дебил рискнет нарушить внутренний распорядок ради одноразовой интрижки. Вообще, мне кажется, что инициаров намеренно селят в общие камеры, чтобы проверить нашу выдержку. И честно говоря, соблазн очень велик, особенно если ты не привык к воздержанию.

Словно прочитав мои мысли, Карла высовывает нос из-под одеяла и бросает на меня выразительный взгляд.

– Чего уставился, Дерби? – спрашивает в лоб.

– На тебя приятно смотреть, – спокойно отвечаю я, не разрывая зрительного контакта. – Не думал, что это запрещено.

– Любуйся, мне не жалко, – снисходительно бросает Карла.

Вот это самоуверенность, ухмыляюсь про себя. Она, конечно, ничего, но не эталон красоты. В Улье я мутил с девчонками гораздо привлекательнее и сексуальнее Карлы Лейтон. Правда у них было время и возможности ухаживать за собой.

Час спустя свет гаснет, и барак погружается во тьму. Измученные инициары почти сразу вырубаются. Повисшая тишина постепенно наполняется посапыванием, сонным бормотанием и храпом. Я долго не могу уснуть… В глаза словно спички вставили. Анализирую, вспоминаю, кручу по кругу одни и те же события.

Слова Жанет затронули меня за живое, разворошив целый улей зудящих мыслей. Острое чувство несправедливости душит изнутри, не дает сделать полноценный вдох. Отправить человека на Фантом за то, что не дал умереть своим детям от голода – разве это честно? Я не вижу тут состава преступления. Только безысходность. И да, я очень хорошо знаю, что такое отчаяние.

Уловив рядом движение воздуха и специфический запах мыла, я рефлекторно отрываю голову от подушки и, приподнявшись на локтях, всматриваюсь в темноту. Ощущение направленного на меня взгляда отнюдь не вымышленное, как едва различимый шорох одежды. Может, это Сантес? Решил поквитаться, пока я сплю. Но каким образом? Не подушкой же придушить.