Ладно бы только вши – солдатский быт без них пресен, как чечевичная похлебка без чеснока. Так еще и всякая зудящая мелочь досаждает. Мошкара хоть и атаковала по-осеннему вяло, будто засыпая на лету, но жалила отчаянно и сердито, как в последний раз. Воины раз за разом хлопали себя по щекам и шее, попутно не забывая помянуть злых демонов, принявших вид этой летающей мерзости.

Первыми шли саперы, чтобы вовремя разбирать завалы или наводить переправы через арыки. За пехотой двигались обозные телеги, запряженные ослами, верблюдами, мулами и низкорослыми эламскими пони.

Следом ехали колесницы. Возницы вели под уздцы крупных кушитских коней, таких же забрызганных грязью, как они сами. Колонну замыкали несколько конных пар, предназначенных для охраны обоза.

Только офицеры отряда были кадровыми военными. Основная часть пехоты состояла из ополченцев-резервистов с болот дельты Евфрата, набранных для исполнения общинной повинности илку.

Набубэлшумате, князь приморской страны Бит-Якин, возглавлял свое скромное по размерам войско на отличном субийском скакуне. Левой рукой он держал поводья, правой придерживал подвешенный к булаве железный офицерский шлем с нащечниками, чтобы тот не шлепал коня по ребрам.

Лицо князя пересекал багровый шрам от удара палицей в бою с ассирийцами, которые теперь вроде как стали хозяевами Вавилонии. Удар прошел вскользь, но с тех пор он плохо видел правым глазом.

Князь направлялся с отрядом в земли северного халдейского племени Бит-Дакури, пожалованные ему ассирийским царем Ашшурбанапалом после того, как он принял его сторону в войне с братом Шамашшумукином за престол Вавилона.

Обозным приходилось не легче. Князь под страхом смерти приказал обслуге идти пешком. Каждый раз, когда колесо подводы застревало в раздолбанной колее, кузнецы, лекари и конюхи упирались руками в борта, пытаясь сдвинуть ее с места. Не трогали только больных, которых трясла лихорадка.

Чтобы поднять боевой дух войска, Набубэлшумате распорядился на одном из привалов казнить старосту деревни, укрывшего от полковых фуражиров воз сена.

Староста спрятал его в камышах, однако деревенский дурачок за медную монету выдал схрон южанам, а потом еще долго пускал слюни и подпрыгивал на одной ноге, вытянув вверх руку с зажатой в кулаке наградой.

Воины раздели старосту догола и привязали за руки к жертвенному столбу деревенского духа плодородия. Для этого им пришлось отшвырнуть ногами принесенные жителями деревни бескровные дары.

Князю было плевать – это не его дух. Затем он назначил палачами двух сотников, которые тут же бухнулись командиру в ноги, выкрикивая ритуальную благодарность за оказанную им честь.

Жена преступника вырывалась из рук односельчан, но те крепко держали ее, уговаривая не шуметь. Дети старосты смотрели на происходящее с застывшим в глазах немым ужасом.

Сотники начали с рук. Под вопли несчастного палачи надрезали ножами кожу от кистей к локтям. Содранные лоскуты шириной в два пальца они бросали себе под ноги.

Обессиленный пыткой староста опустился на колени. Захлебываясь рвотной желчью, он молил духа плодородия лишить его чувств, чтобы не страдать от боли. Но дух, обиженный осквернением ритуального столба, не отвечал.

Затем палачи перешли к груди. Вскоре торс жертвы представлял собой сплошную открытую рану. Оголенные мышцы судорожно сокращались, вены подрагивали.

Когда староста все-таки потерял сознание, князь велел окатить его водой. Несчастный пришел в себя и выл – дико, надрывно, душераздирающе. Словно из сострадания, вдруг тоскливо завыли деревенские собаки.