– Привет, Линдхоф!

– Привет, Катель!

Они обменялись рукопожатием. Катель, как и прежде, то и дело резко мотал головой, отбрасывая назад гриву темных волос.

– Ты тоже здесь? – Катель сочувственно улыбнулся. – Что ж, Линдхоф, старина, так уж оно происходит! Я рад, что мы снова встретились. Мне еще раньше показалось, что это ты, но ты не обратил внимания.

– Знай я, что это ты…

– Да ладно, пустяки, – перебил Катель, – здесь встречи не редкость.

– В последние годы мы потеряли друг друга из виду, – сказал Роберт, окидывая взглядом друга юности, – но ты почти не изменился.

В самом деле, лицо у Кателя до сих пор было узкое и нежное, а серые глаза в этот миг сияли из затаенной глубины с той же доверчивостью и готовностью к восторгу, что помнились Роберту по тем временам, когда он целый год жил бок о бок с другом. Только вокруг рта пролегла горькая складка, раньше ему несвойственная. Одевался Катель, как заметил Роберт, все с той же небрежной светской элегантностью, хотя вечно сидел без денег. Когда Роберт, бывало, корил его за шикарные костюмы, он неизменно отвечал, что людям незачем знать о его отчаянном финансовом положении, лучше уж влезть в долги или голодать. Нередко он со снисходительным видом этакого испанского гранда оставлял царские чаевые, выкладывая последние деньги, даже до дому доехать было не на что. Потом он неделями питался в мастерской жиденьким супом да черствым хлебом. Возможно, этот внешний аристократизм скрывал от посторонних внутренние неурядицы и подчеркивал в ребячливом лице несбывшиеся надежды.

– Как твоя рука? – спросил Роберт.

– Совсем ослабела, – ответил Катель, – в конце концов и кисть держать не могла. Но я уже привык работать левой рукой. Ведь, по сути, картину пишет не рука, а голова.

Это замечание художника Роберт оставил без внимания.

– В последнее время, – сказал он, – я почти не интересовался выставками. С головой ушел в уединенный мир своих исследований, и, наверно, зря.

– Да ладно, – художник равнодушно отмахнулся, – извиняться незачем. Мои прежние работы так и так остались в прошлом.

Роберт напомнил о картинах, что создавались у него на глазах.

– Надо же, не забыл. – Художник отбросил волосы назад и задумчиво потер пальцами лоб. – Нет-нет, это были незрелые пробы, только теперь я нащупываю суть, теперь, когда уже слишком поздно.

– Слишком поздно? – повторил Роберт. – Можно ли этак говорить? Тебе же и тридцати пяти нет!

– Ну, ты ведь знаешь… – как бы невзначай обронил Катель. В его глазах сквозили печаль и вроде бы внезапный испуг; как припомнил Роберт, он и раньше примечал у друга такое выражение.

– Чем ты сейчас занимаешься? – спросил Роберт, меняя тему.

– Надеялся дописать еще одну картину, но здесь мне поручено реставрировать фрески. Действовать необходимо крайне осторожно, чтобы не напортить. Помнишь, раньше я использовал золотой грунт, и вот теперь обнаружил, что старые мастера использовали сходный метод. Здешние росписи частью относятся к глубокой древности. Но… – Катель взял Роберта за плечо, немного прошелся с ним туда-сюда. – Но тебя-то как сюда занесло?

– Занесло? – Роберт фыркнул. – Я последовал приглашению вашей Префектуры, которая, как я с удивлением узнал, назначила меня городским Архивариусом.

– Ого! – Художник замер, невольно отдернул руку и сделал шаг назад. – Вот оно что. Ты приехал к нам как Хронист! Ну-ну. – Катель умолк.

– Что тебя удивляет? – спросил Роберт, от которого не укрылась перемена в поведении друга.

– Вот оно что, – повторил Катель, испытующе глядя на Роберта.

– Тут есть что-то особенное? – спросил Роберт.