Архитектурная лихорадка немного остыла, когда Натэлла сообщила Темирханову, что беременна. Вот тут Рустем на время утратил интерес к хищениям, сосредоточившись на заботах о жене, которая, кстати говоря, тоже верила в версию о копиях.

Пока мэр с энтузиазмом погружался в семейный быт, Чернышов, взяв в подручные Шартобраса, продолжил сражаться с мельницами архитектурного уныния. В то время никаких экскурсий в городе еще не велось, потому что знаменитого Бюро не было и в помине: его бессменная начальница, дочь Темирханова, едва-едва появилась на свет.

Натэлле поднесли в качестве даров украшенную турмалинами бонбоньерку, из которой имела удовольствие кушать леденцы сама Мария-Антуанетта, и символический рог изобилия, набитый розовым грушевидным жемчугом.

Главный подарок – развалины храма Эола, чьи последние детали были транспортированы в минувшую среду из Афин, – уже поджидал роженицу возле загородного дома. Храм стал первой греческой постройкой в Семизвонске – Темирханов, уставший от готики, склонил свой слух к просьбам супруги соорудить уже что-нибудь в античном вкусе.

Двое друзей почли за честь удовлетворить каприз молодой матери и всего за несколько месяцев буквально по камешку перетащили развалины.

Натэлла, счастливая и быстро оправившаяся после родов, возилась с малышкой, окруженная бледно-голубой нежностью тысяч веточек незабудок, выращенных специально к этому случаю в городской оранжерее.

Поначалу родители пребывали в эйфории, утопив младенца в ласке и антикварных кружевах, но уже через пару недель принялись крепко вздорить из-за имени – супруги не сомневались, что оно должно быть античным, но прийти к какому-то единому мнению долгое время не удавалось.

Сперва им приглянулось имя Орифия, потом почему-то оба метнулись в сторону Иокасты; затем, отринув эти прозвания, они надолго застряли между Энаретой и  Поликсеной.

– Аэдона или Аэропа, – настаивала мать младенца добрых две недели, отец же сдерживал натиск начальных гласных Деянирой и Литеей.

Когда из-за буквенного раздора дело уже шло к разводу, супруги еще раз перетрясли справочник по мифологии и вдруг наткнулись на имя «Альциона», которое почему-то пропустили.

Оно устроило обоих; на том и порешили. Так безымянное дитя было увенчано, словно тиарой, гармоничным сплетением звуков.

Чернышов прислал девочке в подарок ручное зеркало мадам Помпадур, купленное во Франции пару лет назад. Вещица была интересна тем, что время от времени в ней появлялось отражение прежней владелицы. Натэлла довольно долго развлекалась этим зеркалом, часами подкарауливая Жанну де Пуассон. Когда лицо знаменитой фаворитки, заключенное в оправу из серебряных цветов с бриллиантовой росой и агатами, яркими, будто зрачок ангела, отражалось в зеркале, мать показывала его младенцу. Ребенка приводили в восторг парики и шляпки француженки.

– Лучшим окном в минувшее была наша крыша, – заметил с тоской Темирханов, глядя, как дочка заливается беззубым смехом над ужимками мадам Помпадур, сооружавшей на лице целый архипелаг из бархатных мушек разных размеров и оттенков.

Альциона, выписывая ножками кренделя, лежала на подушке, принадлежавшей некогда королю Филиппу Красивому, – шитье отреставрировали, и золотые лилии на синем фоне вели перекличку с цветом волос ребенка; последние, впрочем, к трем годам безвозвратно потемнели.

Девочка росла, окруженная удивительными вещами – игрушками из Древнего Египта и Помпей, павлиньими опахалами из Раджастана, мебелью в стиле рококо и средневековыми гобеленами. Однако самой любимой забавой для нее стали макеты домов и зданий,